Бытует мнение, что в монастырь уходят от беспросветности. Человека настигает отчаяние от финансовых проблем или каких-либо других трудностей, и он решает отречься от мира, уйти, скрыться от посторонних глаз. Но так ли это? Совсем нет. В данной статье мы рассмотрим некоторые женские монастыри, в которых своей жизнью живут сильные люди, призванные служить Богу.
Определение
Прежде чем перейти к рассмотрению женских монастырей, давайте разберемся, что же такое монастырь? Такие слова, как «монах», «монашество», «монастырь», имеют одну основу. Все они произошли от греческого слова «монос», в переводе означающего «один». Соответственно, «монах» - это человек, живущий в уединении.
Как возникли первые мужские и женские монастыри? История их появления довольно интересна. Некоторые люди предпочитали жить в уединении, отгородившись от внешнего мира для того, чтобы никто не мешал им размышлять о Божьих заветах, слышать их, жить по Его законам. Со временем они находили единомышленников, учеников, начали создаваться некие общины. Постепенно таких общин, объединенных интересами, образом жизни и идеями, становились больше. Там велось совместное хозяйство.
Обычно как мужские, так и женские монастыри находятся за высокими стенами. Пришедший туда человек не видит ничего, кроме лиц своих братьев и сестер. По сути, монастырь - это своеобразный спасительный остров среди бури житейских проблем.
Женский Покровский монастырь
Свято-Покровский женский монастырь был основан княгиней Киевской В 30-х годах XIX века она перешла туда жить вместе с некоторыми сестрами. Эта женщина вложила все свои силы и средства на налаживание быта в обители. Городок женского монастыря включал в себя больницу, церковно-приходскую школу для девочек, приют для сирот, бедных детей, слепых и неизлечимо больных людей, и многое другое.
С приходом советской власти монастырь был закрыт и разграблен, многие иконы уничтожены, церковь обезглавлена. По 1941 год там проживали рабочие. Также на территории монастыря располагались книгохранилище, детские ясли, типография.
В октябре 1941 года в обители возродилась монашеская жизнь. Здесь была организована амбулатория, врачи которой спасали жизни многим людям в период оккупации. Они выдавали людям справки о неизлечимых болезнях, тем самым спасая их от вывоза в Германию на каторжные работы.
Сейчас женский Покровский монастырь - одна из главных достопримечательностей Киева, сюда съезжаются люди не только с Украины, но и из-за границы.
Свято-Иверский женский монастырь
Этот монастырь довольно молодой, его история началась в 1997 году, когда по благословению Донецкого и Мариупольского Митрополита Иллариона на пустыре неподалеку от аэропорта был заложен камень под строительство храма.
Первыми в женский Иверский монастырь поселились сестры Свято-Касперовского монастыря, во главе стояла старшая монахиня Амвросия. Нелегко было обжить монастырь, однако благодаря ежедневным молитвам сестер, труду и упорству, умелому руководству, хозяйство постепенно налаживалось.
Монашеская жизнь проходит по давним православным традициям. Монахини трудятся на земельных участках, выращивая овощи, фрукты. Вся территория монастыря утопает в зелени и цветах. Помимо огорода сестры трудятся в трапезной, в храме на послушаниях, на клиросе и в просфорной.
В монастыре существует хорошая традиция - чтение Псалтырей о живых и умерших. Это, по мнению сестер, и зло отгоняет, и человека просвещает.
Введенский женский монастырь
Он был основан в 1904 году. Расположен в центре города Черновцы. Основательница его - Анна Бриславская - была вдовой полковника. Желая остаток жизни провести в молитвах о своем погибшем муже, она приобрела земельный участок и возвела кельи для нищих и старых людей, а также две церкви.
Сейчас на территории монастыря находятся две трапезные, Свято-Троицкий собор с подземным храмом, монашеские кельи, корпус, в котором расположены мастерские и канцелярии, котельная со складом и другие хозяйственные помещения. Храм вмещает мощи святых Йосемитских мучеников, Кукши Нового, освященный в Иерусалиме дубовый крест и многое другое. В нем справляются ежедневные службы.
Монастырь у Покровской заставы
Ставропигиальный женский монастырь был основан в 1635 году московским царем но изначально он был мужским. До обители на этом месте существовала Покровская приходская церковь. До 1929 г. монастырь прошел через многое: перестройку, возведение новой колокольни, неоднократное переосвящение. В 1929 г. он был закрыт. На месте кладбища, находившегося неподалеку, разбили парк культуры. Здания монастыря были приспособлены под государственные учреждения, там размещались спортзал, типография, библиотека.
В 1994 году Священным Синодом было принято решение о возобновлении деятельности обители. За последние годы совместными усилиями монастырь был практически восстановлен. Бывшая настоятельница обители - блаженная Матрона - помогает всем, кто обращается к ней за помощью посредством молитвы. Двери монастыря ежедневно открыты для всех желающих посетить его.
Как становятся монахинями?
Как женские монастыри подготавливают монахинь? Прежде всего, послушница, желающая посвятить себя монашеству, проходит своеобразный который длится в течение 3-5 лет (в зависимости от имеющегося духовного воспитания). Настоятельница монастыря следит за выполнением возложенного на сестру послушания, судит о ее готовности принять обеты, после чего пишет прошение главному правящему архиерею. По его благословению духовник монастыря совершает постриг.
- постриг в рясу;
- постриг в мантию или малосхимницы;
- постриг в великосхимницы.
Первая степень монашества заключается в постриге в рясу. Сестре вручается сама ряса, может быть предложено новое имя, однако она не дает монашеских обетов. Во время пострижения в мантию принимаются обеты послушания, целомудрия, отречения от внешнего мира. Монахиней может стать женщина не моложе 30 лет, полностью осознающая все последствия своего поступка.
Монашество, добровольное отречение от мирских радостей – это поступок, образ жизни, сходный с подвигом. В монастыре невозможно спрятаться от каких-либо проблем, и те, кто не может найти своего предназначения в мирской жизни, в большинстве случаев не находят его и в обители. В убежище монахи не отказывают ни кому, но истинное монашество – это удел сильных духом женщин и мужчин. Далеко не всякому человеку по силам жить ежечасно по законам милосердия и любви к ближнему, трудолюбия, соблюдать неуклонно все заповеди Божьи, и раствориться в христианстве, забыв о себе и отрекшись от всего мирского.
Как устроена жизнь монахинь
Те, кто ищут покоя и умиротворения, пытаются уйти от проблем, спрятавшись за стенами монастыря, как правило, не знают ничего о том, как живут монахини в монастыре.
Многие женщины считают, что монахини с раннего утра и до поздней ночи молятся, ища спасения и отпущения грехов своих и всего человечества, но это не так. На чтение молитв ежедневно отводится не более 4-6 часов, а остальное время посвящается выполнению определенных обязанностей, так называемых послушаний. Для кого-то из сестер послушание заключается в выполнении огородных работ, кто-то работает на кухне, а кто-то занимается вышивкой, уборкой или уходом за больными. Все, что необходимо для жизни, монахини производят и выращивают сами.
Обращаться за медицинской помощью послушницам и монахиням не запрещено. Более того, в каждом монастыре есть сестра с медицинским образованием и определенным опытом работы в этой области.
Мирские люди почему-то считают, что монахини ограничены в общении, как с внешним миром, так и друг с другом. Это мнение ошибочно – сестрам позволено общаться меж собой и с людьми, не имеющими никакого отношения к монастырю и к служению Господу. Но праздное пустословие не приветствуется, беседа всегда сводится к канонам христианства, заповедям Божьим и служению Господу. Кроме того, доносить законы христианства и служить примером послушания для мирян – это и есть одна из главных обязанностей и своеобразное предназначение монахини.
Просмотр телепередач и чтение светской литературы в монастыре не приветствуется, хотя и то, и другое здесь есть. Но газеты и телевидение воспринимаются обитателями монастыря не как развлечение, а как источник информации о происходящем вне стен их проживания.
Как становятся монахинями
Стать монахиней не так просто, как считают многие. После прихода в монастырь девушке дается время, причем не менее 1 года, на осмысление своего выбора и ознакомление с жизнью монахинь. За этот год она проходит путь от паломницы до трудницы.
Паломницы не допускаются к общей трапезе, не присутствуют на богослужениях и не общаются с монахинями. Если стремление служить Богу не пропадает за время затворничества, то девушка становится трудницей и получает право участвовать в жизни монастыря наравне со всеми его обитателями.
После подачи прошения на постриг проходит не менее 3-х лет, прежде чем происходит таинство посвящения и девушка становится истинной монахиней.
Наталья Милантьева попала в один из подмосковных монастырей в 1990 году. В 2008-м ей пришлось уйти, но разочарование в обители и особенно в настоятельнице наступило намного раньше. Наталья рассказала The Village, как монастырь тайком от церковного начальства торгует собаками и книгами, как живет монастырская верхушка и почему сестер устраивает такой порядок.
«Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем»
Когда мне было лет 12−13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16−17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка - в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.
В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку - и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду».
Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» - может, ничего бы этого не было.
Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь.
Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: „С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?“ - может, ничего бы этого не было
Как все изменилось
Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать)
Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким - точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь - спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать.
С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам - по 18−20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок.
Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани - всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание - работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. - Прим. ред.) , ела со всеми в общей трапезной - как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать.
Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает - уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее».
Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент.
Мирской дух
Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание!
Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах.
Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря - с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники.
Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем!
На что живет монастырь
Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один
Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего - обычного - монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. - Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами.
Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги.
По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход - записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни.
Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы - паспорта, дипломы - хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой - там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь - я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку.
«Уйдете - вас бес накажет, лаять будете, хрюкать»
Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите - валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» - «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю - надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.
А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла - так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать».
Тем не менее первое время сестры постоянно приходили и уходили, их даже считать не успевали. А в последние годы стали уходить те, кто пробыл в монастыре дольше 15 лет. Первым таким ударом был уход одной из старших сестер. Они имели в подчинении других монахинь и считались надежными. Незадолго до ухода она стала замкнутой, раздражительной, начала куда-то пропадать: поедет по делам в Москву, и нет ее два-три дня. Стала срываться, отдаляться от сестер. У нее стали находить коньячок, закусочку. В один прекрасный день нас созывают на собрание. Матушка говорит, что такая-то ушла, оставила записку: «Пришла к выводу, что я не монахиня. Хочу жить в миру. Простите, не поминайте лихом». С тех пор каждый год уходит как минимум одна сестра из числа тех, кто жил в монастыре с самого начала. Слухи-то из мира доносятся: такая-то ушла - и все с ней нормально, не заболела, ноги не переломала, никто не изнасиловал, замуж вышла, родила.
Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» - и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами.
Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.
«Куда я пойду? К маме на шею?»
Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне
Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, - стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино.
Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом - там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка.
Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». - «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». - «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это насрать.
Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона - мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью - выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить.
Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» - «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам - мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать.
«Наташа, не вздумай возвращаться!»
В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, - я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, - отвечаю, - вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо».
Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой».
В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца.
И тут мне звонит матушка - через месяц после последнего разговора - и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». - «Матушка, - говорю, - я уже все. Меня батюшка благословил». - «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала - не понимаю. Это что-то бабское, в жопе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!»
Приезжаю - все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались.
На этот раз навсегда
Во второй раз меня выгнали за романтические отношения с одной сестрой. Никакого секса не было, но к этому все шло. Мы полностью доверяли друг другу, обсуждали нашу поганую жизнь. Разумеется, другие стали замечать, что мы сидим в одной келье до полуночи.
На самом деле меня бы и так выгнали, это был только предлог. У других и не такое было. Некоторые крутили с детьми из монастырского приюта. Батюшка еще удивлялся: «Почему вы мальчиков-то завели? Девочек заводите!» Их до самой армии держали, кабанов здоровых. Так вот, одна воспитательница воспитывала-воспитывала - и довоспитывалась. Ее журили, конечно, но не выгнали же! Она потом сама ушла, они с тем парнем до сих пор вместе.
Вместе со мной выгнали еще пятерых. Устроили собрание, сказали, что мы им чужие, не исправляемся, все портим, всех соблазняем. И мы поехали. После этого у меня и в мыслях не было вернуться ни туда, ни в другой монастырь. Эту жизнь как ножом отрезало.
Первое время после монастыря я продолжала ходить в храм каждое воскресенье, а потом постепенно бросила. Разве что на большие праздники захожу помолиться и свечку поставить. Но я считаю себя верующей, православной и церковь признаю. Дружу с несколькими бывшими сестрами. Почти все повыходили замуж, нарожали детей или просто с кем-то встречаются.
Когда я вернулась домой, так радовалась, что теперь не надо работать на стройке! В монастыре мы работали по 13 часов, до самой ночи. Иногда к этому прибавлялись и ночные работы. В Москве я поработала курьером, а потом опять занялась ремонтом - деньги-то нужны. Чему в монастыре научили, тем и зарабатываю. Выбила у них трудовую книжку, мне записали стаж 15 лет. Но это копейки, на пенсию вообще не катит. Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?
Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?
«Я была плохой монахиней»
Кто-то из бывших монахов говорит: «Монастыри надо закрыть». Но я не согласна. Находятся же люди, которые хотят быть монахами, молиться, помогать другим - чего в этом плохого? Я против больших монастырей: там только разврат, деньги, показуха. Другое дело - скиты в глубинках, подальше от Москвы, где жизнь попроще, где так не умеют добывать деньги.
На самом деле все зависит от игумена, потому что он обладает ничем не ограниченной властью. Сейчас еще можно найти настоятеля с опытом монашеской жизни, а в 90-е их негде было взять: монастыри только начали открываться. Матушка закончила МГУ, потерлась в церковных кругах - и ее назначили игуменией. Как можно было доверить ей монастырь, если она сама не прошла ни смирения, ни послушания? Это какая нужна духовная мощь, чтобы не развратиться?
Я была плохой монахиней. Роптала, не смирялась, считала себя правой. Могла сказать: «Матушка, я так думаю». - «Это у тебя помыслы». - «Это не помыслы, - говорю, - у меня, это мысли! Мысли! Я так думаю!» - «За тебя бес думает, дьявол! Ты нас слушайся, с нами Бог разговаривает, мы тебе скажем, как надо думать». - «Спасибо, как-нибудь сама разберусь». Такие, как я, там не нужны.
Текст - Антон Хитров
Ну что такое, кот Софокл, сидишь у блюдца с рыбой и миски с молоком и плачешь? Что за вселенская печаль? Хочешь уйти в монастырь? Ну ты и так тут.
12 октября
Вот и я тут. Добралась с… я всегда думала, что ‘с оказиями’ — значит, не без приключений. Недавно поняла, что ошибалась. Что же такое ‘оказия’ — пересадка, что ли?
В любом случае, добралась я и пересадками, и с приключениями. Слава Господу, хотя бы не одна — а то точно осталась бы где-нибудь в городе Орехово-Зуево.
Ещё в храме в Москве Маша, которая и посоветовала именно тот монастырь, в который я собралась, спросила меня:
— Тебе объяснить, как доехать?
Только я хотела кивнуть, как Антон, директор воскресной школы и наш общий друг, быстро произнёс:
— Нет, я её довезу.
Антон вообще много чего сделал для моего нынешнего пребывания в монастыре. Во-первых и в главных — поддержал меня. Ну и дальше: связался с Машей, узнал телефон послушницы Ирины, подарил книгу. И вот теперь — я её подвезу.
Но так вышло, что я отправилась в монастырь днём раньше назначенного срока. То есть, я-то и планировала своё путешествие на пятницу, а Антон, получается, не знал и думал о субботе. Я решила тогда: да что уж там, доеду сама! И Антона не напрягать, и какой-никакой подвиг, настоящая паломническая поездка. Так и вышло, в общем.
Я, честно говоря, даже и не знала, вот понятия не имела, в какой монастырь я еду. Одно слово: Киржач, но, если честно, я даже не была уверена, что это название города. Однако у меня появился попутчик, Саша, мой товарищ, за что ему большое спасибо. Он знал, на каких электричках и в какую вообще сторону нам ехать. Уже в поезде я спросила его, откуда он, собственно, знает, куда ехать-то, а он ответил:
— Да там в Киржаче один женский монастырь.
— И перепутали не с чем?
— Не с чем.
По-моему, я уже тогда подсознательно что-то заподозрила.
Однако не будем предвосхищать события. Пока что я сплю до полудня, собираю вещи (яркий рюкзак, в котором юбка, свитер, майка, носки, колготки, платок и тапочки) — и мы еле-еле успеваем на электричку. Пересадка в городе Орехово-Зуево. Мне нужно написать статью, не хочу думать о ней в монастыре, а успеть нужно до воскресенья (а сейчас пятница). Я ничего не могу придумать, погода серая, но как вспомню, куда еду — становится спокойно и уверенно.
Четыре часа пути — статья кое-как дописана, самое ужасное, что я написала в жизни… и вот мы в Киржаче. От вокзала направляемся в монастырь, Саша спрашивает дорогу. Машины не останавливаются — в Киржаче вообще не ‘таксуют’, как выразился один товарищ у вокзала. Да идти-то недалеко! Через пятнадцать минут мы уже в монастыре. Зашли. Красиво! Даже розы кое-где остались ещё, не замёрзли. Вот эти розы мне и запомнились, а больше ничего я не увидела.
Почему? Звоню я Ирине, послушнице, она говорит, что сейчас встретит. Ждём. Нет Ирины. Перезванивает:
— Маша, а ты где?
— У главного входа.
— А ты зашла на территорию монастыря?
— Ну да. Нужен главный вход в храм или в монастырь?
— Ну, ты видишь у нас такую аллейку, а дальше — красная колокольня?
— Ммм, нет… Секундочку…
Я начинаю обходить храм, а прихожанка, посочувствовавшая моему заблуждению, подсказывает:
— Вы у вратарницы, а позади — кладбище.
Эту информацию я уверенно передаю Ирине, и она восклицает:
— Ты в Киржачском монастыре!
А я стою, как баран, и понимаю вдруг, что вот уже пол часа как навязчивая мысль стучит в сознании: не всё так просто, Маша, вот наверняка там не один монастырь, в Киржаче-то!
— Да-а… А в каком должна быть?
В общем, вызываем такси и едем до Хмелево. Это деревня в двадцати минутах езды. Лидия, та прихожанка, рассказала, что в Киржачском матушка начинала, а потом перешла в Хмелево. Просит передать поклон.
Нам нужно, оказывается, в Скорбященский монастырь в деревне Хмелево. Ну, тоже женский, естественно.
Саша, кажется, злится, и я нанервничалась, но водитель, похоже, понятия не имеет, где находится Хмелево. Еле-еле находим деревню, спрашиваем у прохожего (и откуда он тут в тёмное уже время суток?), где монастырь. Ворота закрыты. Звоню Ирине, она предполагает, что мы не к тем воротам подъехали. Не видно ни-че-го. На ощупь ищу другие ворота, Ирина встречает с фонарём. Саша быстро прощается — и я в монастыре.
Мы заходим в какое-то помещение, быстро спускаемся вниз по лестнице, проходим в кухню, где уже всё накрыло на одного. Я в одиночестве ем суп, гороховую кашу, салат из овощей. На столе стоит тарелка с солёными огурьцами, хлеб, чай, печенья к чаю. Трапеза богатая и вкусная. Не вяжется с моими представлениями о монашеской еде: я-то считала, что монахи употребляют воду и сухари. Впрочем, это какая-то детская условность, на самом деле я давно уже полагала иначе, да и убеждалась не раз. Но всё равно удивилась.
Я допиваю чай, и заходит невысокая монахиня, приветливо здоровается, начинает убирать со стола, повторяя: Так. Так. Я предлагаю помыть посуду, и только на следующий день понимаю, насколько неуместно в монастыре проявлять инициативу. Мать Серафима (и имя её я тоже узнаю позже) с улыбкой отвечает, что они моют посуду в тазиках, и однажды она мне покажет, как, если меня поставят ей помогать. Точно, Маша, дубина! Это тебе не лагерь, тут — послушания.
За мной приходит Ирина, на выходе из кухни я знакомлюсь с матушкой. Не уверена, нужно ли брать у неё благословение? В итоге так и не решаюсь. Она просто светится радостью и приветливостью и просит меня не складывать впечатления с вечера:
— Вечером-то всё неприглядно на новом месте, а завтра с утра повеселее будет!
Я тихо отнекиваюсь, но, в общем, возразить мне нечего, ибо впечатления я пока сложить всё равно не успела. Ирина провожает меня наверх, в мою келью. Да, келья! Прежде чем войти, нужно постучать и прочитать молитву, и я чувствую себя поначалу неловко… Я пока буду жить с Клавдией. Она расспрашивает меня о чём-то, о чём-то рассказывает, а я даже и не знаю, что делать, ещё только около девяти, а Ирина сказала, что послушаний у меня на сегодня не будет. Почитать?Это кажется абсолютно неуместным! Я немножко общаюсь с Клавдией, ибо она, видимо, очень любит поговорить, потом умываюсь и ложусь спать. Кстати, в уборной со мной заговаривает девочка моего примерно возраста, но быстро куда-то убегает. Она не монахиня, и она тут впервые.
— Так это ты та Маша, которая приехала в Киржачский монастырь? И как, красиво там?
Да. Где-то я услышала, что в монастырях всем про всех всё известно.
Клавдия говорит мне, что спать нужно тоже в платке. И что монахини не должны видеть мои голые ноги — а я взяла шорты и футболку в качестве пижамы. Ещё в коридоре Ирина предупредила меня, что спать можно только в пижаме, и вот выяснилось, что шорты — это ещё не пижама. Я решаю спать в колготках.
И я мгновенно засыпаю, несмотря на ранний час и вопросы Клавдии. Спасибо ей, она понимает, что я отчего-то не хочу говорить. Это был богатый на впечатления день.
А вставать, вроде как, в шесть утра.
13 октября
И правда. Вставать в шесть утра. Меня разбудила Ирина. Я вскочила, такая вся напуганная. Думала накануне — а вдруг неохота будет вставать, буду валяться в кровати? А тут оказалось, что в незнакомых местах дисциплина у меня сильнее лени. Пол часа на умывание, дальше — на молитву, завтрак — и за работу.
Впечатление с утра оказалось приятным. Кроме меня трое паломников: Валентина, она часто приезжает, Нина и её дочь Настя, та самая девочка, с которой я познакомилась накануне. На завтрак ели творог. В кухне ели, с сёстрами.
Кстати, Таня интересовалась, оденут ли меня в чёрное. Мне и правда выдали одежду — рубашку и свободную юбку, ‘рабочую одежду’. Юбка-то тёмное-серая, а вот рубашка — ярко-синяя с белым и красным, в клетку. И мой бирюзовый платок. И голубые балетки. Все остальные паломники тоже не в чёрном ни капли.
Помню, Ксюша, моя подруга, говорила, что в монастыре ей не очень понравилось: много служб с пением и никакой труда. В данном контексте мой монастырь — идеальный вариант. Я была совсем не против долгих служб, и я их получила в желаемой мере.
И ещё я работаю, тоже достаточно: сегодня весь день мы буквально строили храм. Ночью рабочие установили новый иконостас, и к вечерней службе мы должны были всё убранство подготовить. Так приятно видеть, как на твоих глазах пустой зал превращается в храм Божий! На протяжении моего нахождения в монастыре прихожане будут периодически заглядывать в храм и поражаться красоте иконостаса. Он и правда прекрасен! А уж тем более, наверное, так кажется всем, кто видел храм со старым иконостасом. Интересно, что я попала в монастырь в такой любопытный период — ну чуть ли не ремонт!
Впрочем, лик Божий прекрасен в любом виде и в любое время, верно?
Ну, ещё работа на кухне и так далее. Есть время для отдыха. Сегодня я его употребила на сон. Хотя высыпаюсь, всё равно от физического труда хочется отдыхать интенсивно: спать.
Вечером мы отстояли в нашем свежевыстроенном храме четырёхчасовую службу, а под самый конец Катя позвала меня помочь подготовить стол для трапезы. Паломники постятся, завтра причащаться.
Посуду мыли после трапезы часа два. Всё-таки поставили меня с матерью Серафимой. И Настю ещё.
14 октября
Почему-то особенно ощущаю своё одиночество. Надеюсь, это первый шаг на пути к чувству, что ты не один — Бог всегда с тобой.
Сегодня Покров. Я много нового узнаю о вере, о религии, и богослужениях и о Боге. И я прямо физически ощущаю потребность причащаться — и очень жалею, когда по каким-то надуманным причинам, а то и вовсе без них упускаю возможность принять Святые Дары. Вот как сегодня.
Не могу точно объяснить, почему я не причащалась. В миру я привыкла не поститься три дня перед воскресеньем, потому что отец Сергий благословил послабление. Но в монастыре всё как-то иначе… В субботу я съела рыбу, и потом уже не решилась причаститься, поэтому и не готовилась, и не исповедалась. Накануне Литургии все шутили, что есть рыбный салат за столом паломников можно только Маше, а я молчала и никому не рассказывала, что мне рыбу не только можно, но и нужно.
Во время работы стараюсь всё время молиться. В монастыре потом скажут, что Маша — молчунья. И пусть. Одиночество ощущаю, но всё равно хочу остаться наедине с самой собой, надеясь, что тогда буду с Богом. Как-то тяжело, очень тяжело. Чувствую, опять же, почти физически, бремя своих грехов. Вот и мама говорит, что я последнее время сутулюсь.
Всё время вспоминаю ‘Путь Кассандры’.
Служба с утра была замечательная. Куча народу! Ну, человек двадцать-тридцать точно. Откуда все эти люди? Матушка поёт очень интересно — позже она мне скажет, что вообще-то у неё почти бас, но приходится исполнять партию первого голоса за неимением других сопрано. В привычные гласы добавляется её оригинальная интонация.
Отец Дионисий ударился, бедный, головой о… как называется светильник в храме в виде подсвечника?
А дети играли у окна, отдёргивали шторы, матушка с клироса им пригрозила, велела Кате унести оттуда стулья, на весь храм поругала мать ребёнка и, от волнения, видимо, стала петь Отче наш вместо Верую. Когда мать Серафима её скромно исправила, она так раздражённо пристукнула по столешнице. Ну, я полагаю, человеческий фактор никто не отменял. Мы вот в Свято-Николаевском, помнится, спели Тебе, Господи вместо Господи, помилуй. Женя серчал.
Особенно запомнился мне во время Литургии образ матери Серафимы. Маленькая, невысокая, стояла она у иконы Святителю Николаю, в полутьме, вся, естественно, в чёрном, с клобуком на голове… Загадочная, взгляд совершенно отрешённый, чуждая всему земному, почти детское лицо озарено внутренней улыбкой… В сводах двери, сбоку от всех прихожан, она была освящена только светом лампадки и казалось, будто она далеко, не здесь…
Две вещи. Во-первых, Ирина рассказала мне, что ей было очень тоскливо в первые свои два приезда в монастырь. У меня появилась надежда. Я-то уже была готова смириться, что это — не моё. Я, конечно, после слов Ирины не стала сразу просить постричь меня в монахини, но поняла, что, наверное, ещё приеду.
И тут мы подходим ко второй вещи: им нужна помощь! Да, тут столько дел в монастыре, и на всё-провсё — матушка, инокиня и две послушницы! Тут уж не до тоски и одиночества, тут людям нужны рабочие руки. А мне как раз необходим физический труд. Пока таскала доски в сарай, совсем не тосковала. Физический труд. Чехов был прав.
Кстати, я переехала. До того жила с Клавдией. Ей около 70 лет, очень милая старушка. С идеальной осанкой, которуя матушка периодически предлагает Клавдии обменять на свою. Почему Клавдия здесь — долгая история, которую мне пока не поведали.
В комнате, где я теперь живу, растут орхидеи! И есть зеркало на дверце платяного шкафа. А я уже и привыкла жить без зеркал.
Все остальные паломники после обеденной трапезы уехали. Отец Сергий должен был их довезти до Киржача, и они долго не могли собраться: то отец Сергий не мог их найти, пока они ждали в машине, то они не знали, где именно их ждёт отец Сергий. В конце концов распрощались. После их отъезда мне и стало особенно одиноко, хотя, бывало, я и в общении с ними чувствовала себя немного чужой. Сейчас — после общения с матушкой, после совместной трапезы с сёстрами — это ощущение потихоньку проходит. Вот любопытно — как раз из-за отъезда Алевтины, Нины и Насти. Так как я единственная паломница, меня начинают считать за свою.
По поводу трапезы. Теперь мы с Клавдией едим в трапезной, а не на кухне. Матушка читает нам и сёстрам во время еды про Иоанна Кронштадского. А я стараюсь не расплакаться: до того трогательное повествование! Светлое, доброе.
По поводу общения с матушкой. Пока я чистила подсвечники, мы с ней много говорили в храме. Она и о болезни моей узнала. И что-то мне рассказала, что-то спросила. До этого, когда я мыла посуду после обеда, а матушка чистила карасей, мы тоже пообщались, я рассказала о своей семье. Караси — для Кати. Она сегодня уезжает на сессию и, видимо, очень любит жареный карасей.
Кстати, игуменью зовут матушка Магдалина. Очень красиво!
15 октября
День ковров. Ну вот правда. Сначала я их пылесосила, потом перетаскивала, а вот с огромным, на весь храм, зелёным паласом мы вообще подружились. Могу с уверенностью сказать — я знаю каждый сантиметр этого ковра! Я могла бы теперь лизнуть его языком — до того он чистый. И ещё я научилась оттирать воск от ворса, это очень просто: туалетная бумага, марля и утюг. И много свободного времени!
Весь день работаю в храме. Знаете, очень много интересных мыслей. Всё становится как-то понятнее… и одновременно сложнее. Понятной становится необходимость борьбы, на которую я раньше забивала, а сложность появляется оттого, что борьба эта — ох какая непростая.
После вечерней трапезы матушка, пока пила чай, рассказала мне какую-то просто невероятную историю про прихожан из соседних деревень. У матушки в запасе, я смотрю, добрый десяток интересных повествований.
Вечером отправили меня смотреть фильм отца Тихона Шевкунова про Псково-Печёрскую обитель. И я снова обливалась слезами: нет, ничего грустного, просто очень трогательно. Столько старцев в одном монастыре, такие светлые лики! Я сидела в маленькой холодной швейной у самой колокольни и чувствовала, как от монитора веет благодатью. И наконец узнала, как сейчас выглядит отец Тихон. До того у меня были представления о его внешности весьма туманные: я видела фотографию на обратной стороне книги ‘Несвятые святые’. Там он куда моложе, чем священник, рассказывающий перед началом фильма о монастыре. Правда, как позже выяснилось, сейчас отец Тихон всё равно выглядит иначе. Он с хором Сретенского монастыря отправился в США, и, когда я посмотрю по приезду в Москву фотографии с презентации переведённого варианта его книги, я пойму, что теперь он стал ещё старше, борода слегка поседела, лицо стало ещё спокойнее. Нужно обязательно с ним встретиться. Вот жаль, что в Свято-Николаевском соборе Нью-Йорка он появится аккурат через пару недель после моего оттуда отъезда.
Впрочем, в Сретенском монастыре в любом случае очень хорошо! Я была там в четверг, причащалась, и после окончания Литургии мне очень не хотелось уезжать!
Из Скорбященского монастыря мне, если честно, уезжать тоже не хочется. Здесь тоже хорошо! Основан он в 1902 году неким купцом по фамилии Мешков на земле, которую пожертвовали крестьяне. До конца 1920-ых годов монастырь действовал. Долгое время монастырь оставался самой молодой обителью России.
Первой настоятельницей монастыря была игуменья Мелетина, которая не сменялась аж до прихода нынешней матушки — игуменьи Магдалины. Храм иконы Божией Матери ‘Всех скорбящих Радость’ в декабре 2000 года был освящён в честь великомученицы Екатерины — из 73 икон иконостаса после разорения в советские годы сохранился только образ святой Екатерины. Ежегодно в Скорбященской общине совершались три крестных хода: 26 июля – в день закладки храма, 4 сентября – в память его освящения и 24 октября – в престольный праздник обители. В 1921 году в монастыре было 72 монашествующих, которые для своего пропитания основали сельскохозяйственную артель. В примечании к сведениям о земельной собственности монастыря за 1921 год чьей-то сочувствовавшей монахиням рукой было написано: «На этой земле они трудятся для своего пропитания, личным трудом добывают себе пищу, отопление и фураж для скота… Монахини и послушницы в монастыре буквально бедные и из крестьянского происхождения, разных губерний, частью сироты, не имея родственников, и трудятся физическим трудом».
В 20-ых годах здесь была библиотека, школа, клуб, ещё что-то — как обычно. И колония для малолетних преступников. Что-то Ирина однажды сказала про дворянскую усадьбу, но я толком не запомнила… Кажется, в 1902 храм и покои были основаны как раз в усадебном доме. Там они и поныне. Отсюда и аллея с липами, ведущая от ворот к недействующей ныне колокольне красного кирпича. Там же — маленький разрушенный храм Успения Божией Матери с усыпальницей. Летом хотят колокольню и храм в ней восстановить. Сейчас же пользуются колокольней в жилом здании: там же на первом этаже находится храм, в подвальном помещении — кухня и трапезная, на втором — кельи, швейная, иконописная и библиотека. Здание старое, и скоро монахини и послушницы переедут в новое, которое строится по другую сторону аллеи: там будет ещё и богадельня. Старое здание отапливается с помощью котла, который разогревается углём. Сначала уголь нужно натаскать и закинуть в короб, отбить наморозь, лопатой закинуть в котёл… В зимние морозы уголь нужно подкидывать каждые два часа, и Ирина с Катей дежурят ночами по очереди. Катя рассказывала, что в прошлом году зимой сломалась канализационная система, и послушницы без воды ходили все чёрные от угля.
На территории монастыря ещё есть небольшой уютный огород, я так поняла, там растут в основном цветы, клубника и земляника. Святые люди!
В корпусе все ходят в тапочках, в сменной обуви. Катя носит белые валеночки, и я поняла во время одной из молитв, что мои балетки — не конкуренты валенкам. Но, чтобы не мёрзнуть, мы носим шерстяные жилетки и кофты. Голова укутана платком.
Но я всё равно умудрилась простудиться. Что-то не очень мне хорошо…
16 октября
Ой. Матушка спросила после трапезы:
— Маша, ты с нами поедешь или отдыхать будешь? Решай.
— Как Ира скажет, — уверенно заявила я. Такая пауза… по идее, решать должна матушка, она же главнее. Все так хохотали, будто я сказала что-то ну очень остроумное! Даже мне стало весело, хотя я не особенно поняла, в чём дело.
В итоге я согласилась ехать. Куда — понятия не имею, а тем более — зачем. С утра я просто засыпала на утренней молитве, а сейчас всё тело ломит после общения с ковром. И я хочу в душ. Но, как говорится, всегда говори ‘да’. Посмотрим, как там в миру.
Всё-таки я с малознакомыми людьми общаюсь с трудом. Может быть, по мне не скажешь. Но это так — порой.
Матушка спросила: вы с Ириной, смотрю, подружились? Это да. Она замечательная. Со всеми, — ответила я. Все замечательные. Но что-то сложно мне представить, что с Ириной или матерью Серафимой я буду сплетничать о мальчиках. Это совсем другая дружба…
Как бы то ни было, о поездке я не пожалела ни разу! После поездки я даже, представьте себе, наверное, смогла бы себе вообразить себе, как я сплетничаю о мальчиках с Ириной! Ну, это я хватила, конечно. Специфика её рода деятельности не позволяет воображать такое, но можно, наверное, представить себе какую-нибудь вещь, которая будет в монашестве равняться сплетням в миру. Ну а вообще лучше не сплетничать ни там, ни там.
В общем, побывали мы где? В городе Киржач, да-да, том самом, в котором не таксуют. На рынке киржачском. Купили хурмы и селёдки.
Ещё — просто в машине. Пока Ирина ходила по делам, мы с матушкой общались в автомобиле, и я уже была посмелее, смеялась, что-то рассказывала. Рассуждала. Ну и так далее. Разговаривать с матушкой — одно удовольствие! Во-первых, она очень артистична. То и дело меняет интонации, пародирует кого-то. Любой пустяковый случай в её устах превращается в увлекательную историю, вот правда. Очень живая, простая, без помпезности. Очень добрая, весёлая! И любит кошек. О да. Любит кошек, особенно кота Софокла. Он есть с нами в трапезной, причём периодически матушка отвлекается от чтения, чтобы поговорить с ним. Тогда голос её меняется: читает она на высоких поставленных нотах, плавно, а с котом говорит, что с ребёнком — немножко картавя в шутку, надувая губки.
Всё время шутит, что не отпустит меня из монастыря. ‘Ну, так уж и быть, родителей навести’, — сказала матушка, когда я сообщила, что мне нужно будет скоро отправиться домой, а то я разболелась. Ещё игуменья очень рада, что я мало в каких обителях побывала: сравнивать Скорбященский монастырь мне не с чем.
Впрочем, как раз сегодня и как раз по матушкиной идее мы отправились в Махру.
Дело в том, что Катя, которая в воскресенье уехала в Москву на сессию, во вторник должна была вернуться провести платёжку по котлам — она бухгалтер. Мы были в Киржаче, когда Катя позвонила сообщить, что через два часа приедет в город. Чтобы не ждать её в Киржаче просто так, мы решили съездить в Махришский монастырь. Двоюродная сестра матушки — монахиня этой обители, благочинная. И её тётя тоже там подвизается.
Мы пробыли в Махре два с лишним часа, и мне очень понравилось! Игуменья Магдалина ушла пить чай со своими, а нас с Ириной одна монахиня проводила в Троицкий храм, который сейчас расписывается. Ирина долго обсуждала с монахиней тонкости иконописи — они коллеги. А я любовалась, ничего не понимая в русской и греческой и какая там она ещё бывает школах. Мне просто нравится ярко-синий фон и розовые лики святых, равно как и насыщенные густые цвета одежд, изящные орнаменты, раскраска под мрамор… Храм выглядит нарядным и праздничным! Правда, только боковые пределы. На центральный у монастыря нет средств, а у монахинь — времени. В Махре восемьдесят человек. И это мало! Ира сказала, что это тенденция: если в монастыре десять монахинь, то они считают, что вот дайте им ещё парочку — и они будут справляться без труда! Если пятьдесят — то вот им бы ещё человек десять для полного счастья… А если сто — то двадцать монахинь бы ещё, и всё было бы идеально! Так вот, в Махре восемьдесят — и им мало. Хозяйство (например, тридцать коров), гости, территория монастыря, кухня, детский приют при монастыре, храмы, а ещё ведь службы каждый день — нужно же держать марку! Вот и кажется, что восемь десятков человек недостаточно. А у нас в Скорбященском — всего четыре. Может быть, поэтому матушка так хочет меня оставить?
После посещения храма, где я старалась запомнить для Виты каждое слово монахинь, но в итоге увлеклась наблюдением за женщиной, изображающей на стене ангела, мы отправились в трапезную, где выпили чаю с плюшками. Варенье, сгущёнка — ну точно не сухари с водой! Когда постоянно трудишься, нужно хорошо питаться, тут я согласна.
Мать эконом выдала нам ключи от другого монастырского храма, и мы пошли приложиться к мощам преподобного Стефана Махришского. Ну вот уж где я не смогла сдержать слёз! Такое благоговение вдруг охватило меня, так яро уверовала я в чудотворность этих мощей, в силу молитв этого святого, о котором раньше даже не слышала… Я горячо молилась, стоя в храме, и прикладывалась к мощам, к иконам, к частицам. Вышла из храма такая спокойная, удовлетворённая и с удовольствием погуляла с Ириной по территории монастыря. Красиво. Но нам пора ехать, Катя уже заждалась.
Ждала она нас в Киржачском монастыре. Сначала я слегка удивилась, потому что не уверена, что мне пришла бы в голову мысль идти ждать кого-то в монастыре. В кафе, в кино, где угодно. Но я тут же поняла, какая я глупая! Она же монахиня! Естественно, что Катя в городе, где есть монастырь, пойдём именно туда! Могла бы я и сама догадаться…
По дороге матушка рассказала Ирине о моей болезни, и вот тогда-то и начались поблажки. Игуменья предложила мне поесть мяса, она бы благословила, но я подумала, что неделю без мясной пищи как-нибудь переживу, в монастыре и так еды много разнообразной. Ирина предложила мне отдохнуть вместо чистки ковра, но я продолжила упорно с ним возиться. Мне это нравится! В храме, рассуждая о важных вещах, о молитве, сидеть на мягком ковре и натирать его жёсткой щёткой с Ванишем. Он становится заметно чище! А ещё плавить кусочки воска и впитывать их бумагой. Пахнет жжёным сахаром и чем-то ещё приятным, как от кадила. Горит лампадка перед иконой Богородицы, тихо, так благостно… И вот уже мать Серафима зовёт на трапезу, а потом Катя с Ириной не дают мне больше работать: матушка благословила смотреть запись спектакля ‘Оскар и Розовая дама’. Это, наверное, любимая постановка в монастыре, и спустя два часа, которые пролетели в одно мгновение, я поняла, почему. Спектакль и правда чудесный! Забавный и очень трогательный, смешной и грустный одновременно. Глубокий. И невероятно качественный: все роли исполняет одна лишь Алиса Фрейндлих. Про десятилетнего мальчика, больного лейкозом. Самое оно. Нет, мне правда очень понравилось!
Матушка велела к Рождеству придумать и поставить что-то подобного формата.
Спать легла поздно. Горло разрывается.
17 октября
В шесть утра Ирина заглянула ко мне и сказала:
— Маша, спи ещё, можешь прийти к Литургии в десять, отдыхай!
— Да нет, я встаю… — пробормотала я и проспала до семи. В семь с лишним я всё-таки встала, оделась, умылась — и в восемь была в храме. У меня очень удобная постель, такая жёсткая. Там под матрасом, кажется, лежит доска, и это здорово. Мне удобно на ней спать — но в то же время с неё легко вставать!
Ещё вечером я написала записки о здравии, и вот теперь впервые услышала, как священник на Литургии во время сугубой ектеньи читает имена, записанные мною. Наверное, именно поэтому ектенья показалась мне и правда сугубой! Я так чётко уверовала, что с этими людьми, о которых мы всем храмом молились, всё будет хорошо, что меня аж бросило в жар.
Кстати, это словосочетание — сугубая ектенья — я узнала благодаря Кате, которая и во время утренней, и в часы, и перед Литургией давала мне книги, по которым я могла следить. Вся Литургия сразу стала казаться такой понятной и короткой!
Причащался только священник. Кроме монахинь, Клавдии, отца Дионисия и меня был ещё Саша — он приехал меня забирать. Под конец службы пришёл ещё один прихожанин — я часто видела тут этого мужчину, невысокий, сосредоточенный и добрый на вид.
Когда я загасила свечи и лампады после Литургии, игуменья сказала:
— Маша, бери молодого человека и идите вниз обедать.
— Матушка, мы Катю можем подвезти, мы на машине, — предложила я. Кате снова пора на зачёты.
— Ну да, я сейчас у неё спрошу.
Ирина стояла рядом:
— А может, мне тоже в Киржач поехать? Я бы взяла распечатку в салоне мобильной связи и Пусю бы отвезла. И обратно на втором автобусе бы вернулась.
— А как ты в Пусей в салон? — заволновалась матушка, — Или ты ее оставишь, а сама пока сходишь?
— Да нет, я и с ней могу, я не думаю, что она будет сильно орать…
— А в автобусе ей как? Ну да, вообще можно, сейчас посмотрим.
Во время этого разговора Саша сидел с офигевшим лицом и явно не понимал.
— Кто такая Пуся? — спросил он у меня шёпотом.
— Это кошка, — рассмеялась я, чуть не подавившись святой водой.
Да, кроме кота Софокла в монастыре ещё живёт недавно стерилизованная Пуся в попонке, очень общительная и с бандитской мордочкой, а ещё Мотя, огромный и очень добрый незлобный кот. Все трое умеют самостоятельно открывать двери. Ещё есть куры и две собаки.
Ну, из людей, как я уже писала, четверо — кроме Клавдии. Очень артистичная матушка Магдалина. Когда я по приезду буду рассказывать, что в монастырь приезжают люди даже из Москвы, все неизменно станут интересоваться: а чем он так знаменит? Так вот, мне кажется, тем, что матушка умеет заводить друзей.
Ирина — благочинная. В первый же вечер я спросила у Клавдии, что это означает.
— Ну она тут вроде как хозяйка. Раздаёт распоряжения. Если она тебе скажет переливать воду из пустого в порожнее — будешь переливать.
Ирина к тому же иконописец и очень ревностно относится к своей профессии. У меня сложилось впечатление, что вывести её из равновесия может только что-то, касающееся иконописи. В остальном же Ирина тихая и спокойная. Серьёзная. Хорошая хозяйка — как внимательно выбирала она фрукты на рынке. В разговоре часто говорит: ага, будто соглашается с какими-то своими мыслями. На самом деле, Ирина мне кажется именно такой монахиней, какими я себе представляла их, инокинь. Чуждая суете. Степенная. Держит себя в руках. И получает от этого удовольствие!
Именно Ирина сказала нам в воскресенье после трапезы, заглянув к нам кухню:
— Что же вы так смеётесь? В монастыре так нельзя!
А когда Настя позже спросила у матери Серафимы, шумели ли мы, та ответила, что никто ничего не слышал.
Мать Серафима — уже инокиня. Она совсем невысокая, миниатюрная. С очень красивым лицом и добрым голосом, ей идёт её оканье. Говорит она слегка отрывисто и как будто каждое слово подбирает. Кажется, что она всегда сосредоточенна, но при этом внутренне всё время улыбается. Довольно неожиданно она часто начинала со мной заговаривать и рассказывать что-нибудь забавное. При этом она не смеялась в голос, а только слегка, и говорила: смешно.
— А вот отец Сергий мне метлу чинил как минимум два раза, и последний раз, когда отдавал, сказал: не летай больше, — она скромно улыбается и добавляет, — Смешно!
А уж кто, вероятно, более других любит шутить — так это Катя! Про неё матушка сказала: бандитка. Катя ходит очень уверенно, говорит и делает всё громко. По-моему, она самая молодая в монастыре, хотя я вообще не знаю, кому сколько лет. Я уже и раньше слышала где-то, что у монахинь лица просто не стареют. С другой стороны, все в Скорбященском монастыре шутят, что, кто придёт в Махру, того тут же откормят, тот тут же постареет. Только благочинная, сестра матушки Магдалины, осталась худенькой, маленькой, будто её лаком покрыли, лицо совсем не изменилось, что ребёнок… И ходит она такая вся детская, раздаёт взрослым грузным монахиням распоряжения!
В итоге, Катя и правда поехала с нами до Москвы, а Ирина и Пуся — с матушкой — до Киржача и обратно. Мы по дороге обсуждали литературу и слушали разные сашины истории.
И вот ещё что. До отъезда произошло интересное событие. Ирина подарила мне ангелочка из белой ткани и синей ленты. Таких делает Валентина. И книгу. И вот в ней-то и кроется удивительность. Антон с Лидой ещё в Москве подарили мне две книги: ‘Духовничество и послушание’ и ‘Крестоношение’. Автор обеих — Игнатий Брянчанинов. Антон с Лидой сказали, что он перевёл вообще всё! И читать его — очень важно, полезно, нужно, приятно и так далее. Ну, он же всё перевёл. Я с радостью приняла подарки, такое сокровище! У меня опыт чтения подобных книг весьма мал — я Новый Завет тут пару недель назад начала штудировать впервые в жизни! И вот теперь есть ещё книги. Да ещё какие! В монастыре, кстати, я перетащила несколько книг из библиотеки к себе в комнату, из которых в редкие часы отдыха, свободные ото сна, почерпнула много полезного. И непрестанно находила ответы именно на те вопросы, что меня интересовали! Но это только крупицы…
И вот, представляете, перед отъездом Ирина заглянула ко мне в келью и презентовала мне на память о монастыре (помимо чудесного ангелочка) — что? Сборник Игнатия Брянчанинова!