О смерти, казалось бы, и думать-то не хочется, а тут - готовиться. Если сравнить смерть с выпускным экзаменом, то вся жизнь это - долгий учебный процесс, стремящийся к ней и никуда более. Кто хорошо учился весь год, тот экзаменов не боится. Напротив, лодыри и прогульщики пытаются учиться в последние три дня, да и то лишь в процессе изготовления шпаргалок.
Со смертью этот номер не проходит. Вернее проходит, но в виде крайнего исключения. Есть примеры глубокого и спасительного предсмертного покаяния, самый яркий из которых - благоразумный разбойник, висевший на кресте справа от Господа Иисуса. Надеяться на повторение подобного чуда в своей жизни - дерзость. Такие чудеса не планируются. Каяться нужно сегодня. Сегодня нужно и о смерти думать.
Верующий человек думает о смерти не как об исчезновении, а как о радикальном изменении способа бытия. Если смерть ассоциируется с исчезновением, то придется согласиться с мыслями некоторых греков, говоривших, что пока мы есть, смерти нет, а когда смерть есть, нас уже нет. Это - довольно изящное словесное коленце, откинутое на манер софистов. Но оно не греет и в глубине своей содержит ложь. Мы близко знакомы со смертью на всем протяжении временной жизни.
Наш праотец услышал от Бога, что «смертью умрет», если съест от запрещенного дерева. Он съел и тотчас умер. Физически он умер, спустя девятьсот шестьдесят лет, но вкус смерти ощутил тут же. У него открылись очи, и он узнал свою наготу, а вместе с нею и стыд. Он потерял благодать, испугался Бога, ощутил жуткую пустоту внутри. Он пережил еще множество болезненных состояний, которые перешли в потомство и там многократно умножились. Вся история человечества с тех пор это - совокупный опыт умирания, опыт сопротивления смерти, опыт проигрыша в борьбе с ней. В этой борьбе человека согревало ожидание того, что Бог со временем вмешается в историю и победит смерть, и грех. И даже когда надежда на это выветрилась из большинства душ, когда первоевангелие было забыто, людей все равно продолжало согревать ощущение личного бессмертия.
Везде, где есть человек, есть погребальный обряд. И везде, где есть погребальный обряд, центральной мыслью в нем является мысль о продолжении жизни за гробом. Иногда есть и вторая мысль, более важная, а именно - мысль о будущем воскресении. Она могла выражаться очень просто. Например, через укладывание усопшего в позу младенца, в то свернутое состояние, в котором мы проводим внутриутробный период и в котором некоторые любят спать. Это положение тела, сообщенное покойнику, проводит параллель между материнским лоном, из которого родился человек, и землей, этой общей для всех утробой, из которой предстоит воскреснуть.
Кроме этой предельной простоты, вера в загробную жизнь может обрастать массой обрядов, положим, египетских, с мумификацией, сложно разработанными ритуалами, жертвами и проч. Мы не найдем ни одного народа, который не знал бы погребального ритуала и не верил в продолжение жизни за гробом. Этому вопросу посвящено огромное количество литературы, но нам сейчас важно уяснить лишь одну мысль. А именно: в общечеловеческом опыте смерть есть не что иное, как изменение способа существования, а не его прекращение вообще .
На смерть очень похоже рождение. Более радикальная перемена способа существования, чем у человека, видна лишь на примере превращения гусеницы в бабочку. Вызывающе неэстетичная, медленно ползающая, никого, кроме голодных птиц не интересующая, гусеница совершенно чудесным образом превращается в порхающее, легкое, раскрашенное всеми райскими красками существо. А что же человек?
Человек в утробе расположен вниз головой. Он не дышит легкими. Не питается через рот. Все необходимое из организма матери человек получает через пуповину. Кроме того, человек полностью погружен в воду. Он ни в чем не похож на «того» себя, каким ему предстоит стать через некоторое время: устремленным вверх, видящим солнце, самостоятельно двигающимся. Лишь нежелание всматриваться в это «обыкновенное чудо» делает его привычным в наших глазах. Но коль скоро задумаешься, тут же и согласишься с тем, что между понятиями «родиться» и «умереть» гораздо больше общего, чем нам кажется.
День смерти христиане древности считали днем рождения в вечность. Это был переход от худшей жизни к лучшей, и для того, чтобы так думать и чувствовать, нужно иметь очень живой опыт святости. Главный враг бесстрашной смерти - грех. Грех отлучает человека от Бога и покоряет «имеющему державу смерти, то есть диаволу» (Евр. 2:14). Если же приход в веру ознаменовывается радостным внутренним переживанием прощения грехов и вступлением в празднование Вечной Пасхи, то исчезает и смертный страх, вытесняемый надеждой на Бога, любовью к Нему и мужеством.
Коснувшись рождения, нельзя обойти вниманием Таинство Крещения. Оно есть истинное рождение в вечную жизнь, единственное Таинство, упомянутое в Символе веры. Вошедшее в привычку поспешное, невнимательное, лишенное должного трепета совершение этого Таинства, сильно обеднило нашу духовную жизнь. Эпоха великомучеников, первые три с небольшим столетия христианской истории были временами, когда христиане долго готовились к принятию Крещения и крестились взрослыми. Они посещали Литургию, слушали Писание и уходили на словах «Оглашенные, изыдите». Епископы и пресвитеры вели с ними беседы. Они учились молиться. Напряженное и неспешное приготовление к Таинству рождало после совершения самого Таинства глубокий внутренний опыт. Это был именно живой опыт рождения заново, опыт приобщения к Воскресшему Христу, опыт вхождения в жизнь будущего века. Этим отчасти объясняется мужественная борьба с грехом и удивительное долготерпение в страданиях, которыми славилась Церковь тех далеких веков.
Но что делать нам, тем, кто крещен в детстве, нуждается в покаянных слезах и кроме них лишен всякой иной влаги, очищающей душу? Нам нужно перерождаться через покаяние. Слезы упомянуты не случайно. Начало земной жизни младенца, по отделении его от материнского организма, ознаменовано плачевным криком. Точно так же кричит и плачет душа, перерождаясь, так же с криком и слезами, утомленная суетой, она срывает с себя прилипшие греховные покровы. Мы так хотим провести жизнь в смехе, так влюблены в веселье, любое, по всякому поводу, что громом должны звучать для нас слова из молитвы Златоуста: «Дай мне, Господи, слезы, память смертную и умиление». Будем просить на молитве у Бога слез и памяти смертной и мы, чтобы в неизвестный и трепетный день обрести для себя Бога милостивым.
Ворота и путь, ведущие в вечную жизнь, узки. В них нельзя свободно войти, но можно только протиснуться. Это тоже образ, очень похожий на рождение. Ребенок, рождаясь, что иное делает, как не протискивается, не усиливается с болью и мукой пополам, выйти наружу и обрести свободу?
Покаяние это и есть умирание, умирание для греха и оживание для Бога. «Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6:11) это однажды в жизни совершается через Крещение, и затем всю жизнь продолжается через исполнение заповедей и борьбу со страстями.
О. Павел Флоренский много размышлял над первичным, глубинным смыслом слов. Так слово «искусство» связано с понятием «искушения» или «испытания». Кто много раз «испытан» в каком-либо деле, тот уже «искушен», у того практический навык может быть назван словом «искусство». Искусство есть мастерское умение, и оно требует опыта, частого повторения. Умираем же мы лишь один раз; мы лишены опыта частых умираний, а значит обречены на «неумелую» смерть. Наша смерть обязана быть неуклюжей так же, как комом обязан выйти первый блин. Во всех этих размышлениях есть истинная прозорливость. Как-то сама собой напрашивается следующая мысль: нужно научиться умирать, нужно изобрести способ правильно приготовиться к важнейшему событию в своем земном странствии.
Старец Силуан Афонский писал в своем знаменитом дневнике, что истинная христианская жизнь это - опыт умирания для греха и приготовления к вечности. Интересно, что Платон приблизительно в тех же терминах высказывался о целях истинной философии. «Она учит умирать», - говорил Платон, имея в виду тот разрыв с мирскими связями и умирание для суеты, которые свойственны истинной философии.
То, что предчувствовали мудрецы древности, в жизнь и в конкретное дело превратили христианские святые. Именно умирать уходили монахи, когда оставляли города и поселялись в лесных дебрях или сухих пустынях. Их жизнь, лишенная всякого понятного и мирского удовольствия, и представляется ничем иным, как смертью для мирского человека. Обычный человек согласится скорее умереть той самой одной и настоящей смертью, чем жить по-монашески и мучиться. А ведь эта странная жизнь, монашество то есть, и есть добровольная смерть прежде наступления той, неизвестной и неизбежной.
Ко многим событиям повседневной жизни отцы советовали относиться так, как если бы человек уже умер. Например, как мертвый нужно учиться реагировать на похвалу и ругань.
И грехи свои нужно учиться оплакивать так, словно в доме у тебя - покойник.
Ко всяким слухам и сплетням, ко всей информационной мишуре тоже было бы неплохо относиться с вниманием погребенного мертвеца.
Высоко все это. Столь высоко, что кажется недосягаемым. Знаю. Согласен. Но само чтение повестей и изречений из жизни великих отцов пустыни каким-то тайным образом лечит душу и прививает ей небесные мысли. Не уходя в монастырь, не переставая жить в многоэтажке и посещать супермаркет, мы все же имеем одинаковую со всеми христианами древности задачу: исполнить заповеди. Исполнение заповедей должно умертвить грех и оживить дух. «Если Христос в вас, то плоть мертва для греха, а дух жив для Господа» , - говорит святой Павел. И еще говорит: «Да не царствует грех в мертвенной плоти вашей» Подобных слов, построенных на антитезе смерти и жизни, смерти для греха и жизни для Господа у Павла много.
О смерти можно думать с улыбкой, пока холодное дыхание ее не шевельнуло волосы на твоих висках. Говорят, Джон Леннон в молодости спал в гробу. Конечно, не потому, что подражал Серафиму Саровскому, а потому, что глупый был. В эти годы он с прочими «битлами» говорил, что они по популярности превзойдут Господа Иисуса Христа (!?) Зато в последние годы жизни он панически боялся смерти, избегал разговоров о ней и спал при включенном электричестве. Это - поучительная и горькая правда. И тот старик из басни, что устал тащить дрова, который вспомнил, что вся его жизнь прошла в голоде и труде, взмолился, чтоб смерть пришла. Но как только она пришла на его зов, он не растерялся и сказал: «Помоги мне донести дрова до дома» Мы не хотим раньше времени шутить над смертью. Мы не должны смеяться над ней, покуда в нас живы грехи и страсти. Но мы должны думать о ее неоткупном и неизбежном появлении и молиться о даровании «христианской кончины, безболезненной, непостыдной, мирной». Это прошение произносится и на вечерне, и на утрене, и на Литургии.
Христос плакал над гробом Лазаря. Это были слезы содрогания безгрешного Человека, при виде той беды и того позора, в какие смерть ввергла детей Адама. Опыт Лазаря остался для нас невысказанным, поскольку соответствующих слов просто-напросто нет в словаре человеческом, чтобы описать, как Лазарево пребывание в аду, так и Павлово пребывание в раю. (См.2 Кор. 12:4) Но сами слезы Богочеловека должны быть поучительнее любых слов.
Плакать над гробом не стыдно. Плакать и растворять скорбь молитвой и раздачей милостыни. Кто-то из отцов пустыни сказал, что если мы услышим о приближении смерти к одному из братьев, мы должны поспешить к нему. Во-первых, чтобы молитвой укрепить уходящего человека в минуты или часы последней борьбы. А во-вторых, чтобы ощутить сердцем эту великую тайну - разлучение души с телом. Сердце почувствует больше, нежели увидят глаза и услышат уши. Человек взбодрится, ощутит страх Божий, отряхнет от себя уныние и маловерие. Потому, что «возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его» (Еккл. 12:7)
Те времена, когда смерть была далека и не представляла собой ежедневного зрелища, были временами неслыханного разврата. Это было перед Потопом, когда было «велико развращение человеков на земле, и все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время»
(Быт. 6:5) Наши же времена, времена безмерно умножившейся немощи человеческой, то и дело сжимают сердце мелодиями и стихами заупокойного богослужения. Его стоило бы выучить наизусть, причем, всякому. Это - учение Церкви, выраженное средствами высокой поэзии. Самогласные стихиры Иоанна Дамаскина, тропари на «благословен еси, Господи», да, в общем, вся заупокойная служба это - научающее вере и врачующее душу «надгробное рыдание». Этими молитвами можно, буквально, жить. «Классическая» православная бабушка, кроме «Отче», «Богородицы» и «Верую», знающая панихиду наизусть, это - обладатель самых важных религиозных знаний.
Важная деталь: в заупокойных богослужениях есть частые обращения к мученикам. Кровь страдальцев за Имя Христово это - царская багряница Церкви. Христос пролил кровь за род человеческий. Мученики пролили кровь за Христа. В этом взаимном пролитии крови Господь и мученики вошли в таинственное и неразлучное единение. Нередко люди, решившиеся на любые страдания за Христа, видели Его. Он являлся им, укрепляя и ободряя. Поэтому слово «мученик» по-гречески звучит, как «мартирос» и означает не только страдальца, но и свидетеля. Мученик не просто верит. Он уже видит. Его внутреннему взору приоткрыта реальность иной, будущей жизни, и мученик возвещает нам о вечности и духовной реальности больше любого богослова. Значит почитание Христовых страдальцев способно ободрить нашу испуганную и уставшую душу. Прежде чем мы приступим к « к горе Сиону, и ко граду Бога Живаго, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов; к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства» (Евр. 12:22-23), нам предстоит часто призывать в молитве имена этих праведников, достигших совершенства.
Но самое главное, конечно, это Великий пост и Пасха. Радость Пасхальной ночи это именно радость победы над «последним врагом», как написано: «Последний же враг истребится - смерть» (1 Кор. 15:26) Текст пасхального канона буквально переполнен выражениями радости о победе над смертью. - «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало, и, играющее поем Виновного»
- «Безмерное Твое благоутробие адовыми узами содержимии зрящее, к свету идяху, Христе, веселыми ногами, Пасху хвалящее вечную»
- «Вчера сраспинахся Тебе, Христе, совосстаю днесь, воскресшу Тебе. Сраспинахся Тебе вчера, Сам мя прослави, Спасе, во Царствии Твоем».
Смысл последнего тропаря важен особенно. Он говорит о том, что для того, чтобы наше естество ощутило победу Христа над смертью, необходимо, чтобы мы приняли участие и в Христовых страданиях. Терпеливое, длительное и честное перед Лицом Бога самоумерщвление в течение поста, на Пасху увенчается обновлением и радостным очищением. Благодатный опыт переживания Пасхи Христовой, вот, что более всего нужно нам, стремящимся в жизни будущего века.
Многие строчки псалмов, известные по букве, открывают в эти свой тайный смысл. «Обновится, яко орляя, юность твоя», «Возрадуется язык мой правде Твоей», «Все кости мои рекут: Господи, Господи, кто подобен Тебе?», «Возрадуются кости смиренные» и проч. Воистину, язык радуется, говоря «Христос воскресе!». И каждая косточка знает, что раз Христос воскрес, то будет день, когда зазвучит слово: «кости сухие! Слушайте слово Господне! … Вот, Я введу дух в вас и оживете» (Иез. 37:4)
Слово огласительное Иоанна Златоуста тоже упоминает об изменившемся отношении к смерти. Святитель призывает не рыдать об убожестве, ибо «вилось общее Царство» не унывать о грехах, ибо «прощения воссияло из гроба»; и не бояться смерти, «освободила бо нас Спасова смерть»
Итак, в Пасхе мы имеем врачество от всех недугов. И если, как пишет митрополит Иерофей (Влахос) мы продолжаем рыдать, унывать и страшиться, то это значит, что свет Христова Воскресения еще не осветил всех уголков нашей души.
При этом одной Пасхи в год не хватит, чтобы жить ее светом до следующего года. Лампаду веры задует ветер или в ней закончится масло. Чтобы Пасха стала смыслообразующим центром христианской жизни, Церковь празднует ее еженедельно, пятьдесят два раза в году. Каждое воскресенье - малая Пасха. Об этом говорит чтение соответствующих текстов Евангелия на утрене, воскресная песнь после Евангелия и все богатство Октоиха. Собираться на воскресную службу нам следует именно как на праздник победы над смертью, с любовью и благодарностью к Победителю-Иисусу, невидимо дориносимому ангельскими чинами на Таинстве Евхаристии.
Смерть очевидно разрушает все и побеждает всех. Среди побежденных ею числятся сила, мудрость, красота, таланты, успехи, знания. Говоря по совести, жить можно, или не думая о смерти, или имея от нее лекарство. Такое лекарство есть. Святой мученик Игнатий, прозванный Богоносцем, шел под конвоем в Рим, чтобы там принять смерть за Христа от зубов диких зверей на цирковой арене. По дороге он встречался с представителями Церквей, писал письма общинам. В одном из таких писем он говорит о Таинстве Причащения, о Евхаристии, и называет ее «врачевством бессмертия». Истинное Тело и Кровь воскресшего из мертвых Иисуса Христа, принимаемые нами на Литургии, есть лекарство, соединяющее нашу смертную природу с Бессмертным Господом. Причащаться нужно часто. Но особенно важно принять бессмертную пищу перед смертью. Илья-пророк, после победы над жрецами Ваала, был столь утомлен душой, что просил себе смерти. (3 Царств 19:4-9) Когда он уснул под кустом можжевельника, Ангел коснулся его и приказал есть и пить. Пророк съел предложенную лепешку и выпил воду. Явление Ангела повторилось, и опять пророк ел и пил. А затем он получил повеление идти на встречу с Господом к горе Хорив и шел, не останавливаясь, сорок (!) дней и ночей.
Нам тоже предстоит дальнее путешествие к престолу Божию. Нам тоже нужно будет напитаться особенной пищей ради этого путешествия - Телом и Кровью Господа.
Она - не стена, смерть. Она - двери. Вернее, двери это - Христос, сказавший: «кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет» (Ин. 10:9) Христос умер за наши грехи и воскрес для нашего оправдания. Теперь, благодаря Его искупительной смерти, в Нем и через Него мы, воротами смерти, войдем в иную жизнь. Войдем, выйдем там на широту и свободу и, как овцы Христовы, найдем тучное пастбище.
Вот только всерьез думать об этом надо в течение всей жизни, а не в самом конце, как двоечник перед экзаменом.
Обязанность «лжесвидетельства» по отношению к неизлечимым и умирающим больным было деонтологической (от греч. dеоn - долг, logos - слово, учение) нормой советской медицины. Право врача на «лжесвидетельство» во имя обеспечения права смертельно больного человека на неведение рассматривалось как особенность профессиональной врачебной этики в сравнении с общечеловеческой моралью.
Основанием этой особенности являются достаточно серьезные аргументы. Один из них - роль психоэмоционального фактора веры в возможность выздоровления, поддержание борьбы за жизнь, недопущение тяжелого душевного отчаяния. Поскольку считалось, что страх смерти приближает смерть, ослабляя организм в его борьбе с болезнью, то сообщение истинного диагноза заболевания рассматривалось равнозначным смертному приговору. Однако известны случаи, когда ложь приносила больше вреда, чем пользы. Объективные сомнения в благополучии исхода болезни вызывают у больного тревогу и недоверие к врачу. Отношение и реакция на болезнь у больных различны, они зависят от эмоционально-психологического склада и от ценностно-мировоззренческой культуры человека.
Можно ли открыть больному или родным диагноз? Может быть, надо сохранить его в тайне? Или целесообразно сообщить больному менее травмирующий диагноз? Какой должна быть мера правды? Эти вопросы неизбежно будут возникать, покуда существует врачевание и смерть.
В настоящее время российским специалистам доступны многочисленные зарубежные исследования психологии терминальных больных (terminus - конец, предел). Выводы и рекомендации ученых, как правило, не совпадают с принципами советской деонтологии. Исследуя психологическое состояние терминальных больных, узнавших о своем смертельном недуге, доктор Е. Кюблер-Росс и ее коллеги пришли к созданию концепции «смерти как стадии роста». Схематично эта концепция представлена пятью стадиями, через которые проходит умирающий (как правило, неверующий человек). Первая стадия - «стадия отрицания» («нет, не я», «это не рак»); вторая стадия - «протест» («почему я?»); третья стадия - «просьба об отсрочке» («еще не сейчас», «еще немного»), четвертая стадия - «депрессия» («да, это я умираю»), и последняя стадия - «принятие» («пусть будет»).
Обращает на себя внимание стадия «принятия». По мнению специалистов, эмоционально-психологическое состояние больного на этой стадии принципиально меняется. К характеристикам этой стадии относятся такие типичные высказывания некогда благополучных людей: «За последние три месяца я жил(а) больше и лучше, чем за всю жизнь». Хирург Роберт Мак - больной неоперабельным раком легкого, описывая свои переживания - испуг, растерянность, отчаяние, в конце концов утверждает: «Я счастливее, чем когда-либо был раньше. Эти дни теперь на самом деле - самые хорошие дни моей жизни». Один протестантский священник, описывая свою терминальную болезнь, называет ее «счастливейшим временем моей жизни». В итоге доктор Е. Кюблер-Росс пишет, что «хотела бы, чтобы причиной ее смерти был рак; она не хочет лишиться периода роста личности, который приносит с собой терминальная болезнь» . Эта позиция - результат осознания драмы человеческого существования: только перед лицом смерти человеку раскрывается смысл жизни и смерти.
Результаты научных медико-психологических исследований совпадают с христианским отношением к умирающему человеку. Православие не приемлет лжесвидетельства у постели безнадежно больного, умирающего человека. «Сокрытие от пациента информации о тяжелом состоянии под предлогом сохранения его душевного комфорта нередко лишает умирающего возможности сознательного приуготовления к кончине и духовного утешения, обретаемого через участие в таинствах Церкви, а также омрачает недоверием его отношения с близкими и врачами» .
В рамках христианского миропонимания смерть - это дверь в пространство вечности. Смертельная болезнь - это чрезвычайно значимое событие в жизни, это подготовка к смерти и примирение со смертью, это возможность принести покаяние, молить Бога о прощении грехов, это углубление в себя, интенсивная духовная и молитвенная работа, это выход души в определенное новое качественное состояние. Вряд ли поэтому удивят православного человека молитвы Богу старца Порфирия из монастыря в Милеси о ниспослании ему раковой болезни и о его радости в болезни, дарованной ему по его прошению .
По этому поводу игумен Никон (Воробьев, † 1963), один из духовных старцев нашего столетия, писал как-то, что рак, с его точки зрения, это милость Божия к человеку. Обреченный на смерть человек отказывается от суетных и греховных удовольствий, ум его занят одним: он знает, что смерть уже близка, уже неотвратима, и заботится лишь о том, чтобы подготовиться к ней - примирением со всеми, исправлением себя, а главное - искренним покаянием перед Богом. Раскрытие содержания и смысла христианского понимания пагубности лжесвидетельства, смысла болезни и смерти становится для многих отечественных врачей основанием пересмотра деонтологических норм советской медицинской деонтологии. Митрополит Антоний Сурожский, сам в прошлом врач, полагает, что надо обращать внимание современных врачей на то, что в течение болезни (речь идет о неизлечимых заболеваниях) должна проходить подготовка человека к смерти. При этом владыка Антоний говорит: «Готовьте умирающих не к смерти, а к вечной жизни» .
Утверждая, что отношение врача к неизлечимым и умирающим больным не может быть просто научным, что это отношение всегда включает в себя сострадание, жалость, уважение к человеку, готовность облегчить его страдания, готовность продлить его жизнь, митрополит Антоний Сурожский обращает внимание на один «ненаучный» подход - на умение и «готовность дать человеку умереть».
В 1992 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви причислил к лику святых великую княгиню Елизавету Федоровну (вдову убитого террористом в 1905 году великого князя Сергея Александровича, сына императора Александра II). В 1909 году она создает в Москве Марфо-Мариинскую обитель милосердия, где она была не просто настоятельницей, но участвовала во всех ее делах как рядовая сестра милосердия - ассистировала при операциях, делала перевязки, утешала больных, полагая при этом: «Безнравственно утешать умирающих ложной надеждой на выздоровление, лучше помочь им по-христиански перейти в вечность».
Калиновский П. Переход. // Последняя болезнь, смерть и после. Екатеринбург, 1994. С. 125.
Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. // Информационный бюллетень ОВЦС Московского Патриархата. 2000. № 8. С. 82.
Монах Агапий . Божественное пламя, зажженное в моем сердце старцем Порфирием. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2000. С. 56.
Митрополит Антоний Сурожский. Исцеление тела и спасение души. // Человек. 1995. № 5. С. 113.
Мы подошли к третьему основному вопросу: как подготовиться к смерти? Замечательным способом укрепить ум и сердце в преддверии этого испытания является медитация. Но сам момент смерти может быть по-настоящему жутким. Давайте остановимся на этом подробнее и обратимся к аналогии с плаванием по бурной реке. Чтобы преодолеть самые опасные речные пороги, профессионалы настойчиво тренируются, дабы не растеряться среди скал, потоков и водопадов.
Одно дело представить себе смерть, и совсем другое - остаться спокойным в момент ухода из этой жизни. Чтобы не потерять голову при встрече с таким порогом, нужно научиться чувствовать воду, или, как советовал учитель Карлоса Кастанеды, дон Хуан, всегда «чувствовать смерть за своим плечом». Напоминание о необходимости готовиться к смерти и постоянно думать о ней может быть аллегорическим (например, об этом напоминают падающие осенние листья) или совершенно недвусмысленным, как увиденная мною в Новой Англии надпись на надгробии:
Я был таким как ты, прохожий,
Но ты умрёшь однажды тоже.
Знай: это будет и с тобой.
Готовься следовать за мной.
Согласно широко распространённому заблуждению, подготовка к смерти ухудшает качество нашей жизни. На самом деле это не так. Во время работы с умирающими я неоднократно убеждался, что, сидя у чьего-то смертного одра, я чувствовал себя особенно живым. Когда Марселя Пруста {50} , великого знатока человеческой комедии, газетный репортёр спросил, как людям следует вести себя в угрожающих неотвратимой смертью мировых катастрофах, он сказал об этом же:
Мне кажется, что, если нам будет грозить смерть, жизнь вдруг покажется чудесной. Подумайте, сколько проектов, путешествий, романов, уроков прошло мимо нас из-за того, что мы лениво откладывали всё на потом, будучи уверены в безопасном будущем.
Но, если бы все эти угрозы исчезли навсегда, как было бы замечательно! О! Если не произойдёт никакого катаклизма, мы не пропустим открытие новой экспозиции в Лувре, припадём к ногам мисс X, съездим в Индию.
Катаклизм не случается, и мы ничего этого не делаем, возвращаясь к нормальной жизни, небрежность которой лишает желания аромата. И всё же, чтобы любить жизнь сегодня, нам не нужны катастрофы. Достаточно помнить о том, что мы люди и что смерть может прийти к нам сегодня вечером.
Пруст имеет в виду, что отсутствие осознания своей смертности не даёт нам воспринимать жизнь так полно, как мы ощущаем её перед лицом близкой смерти. Смерть, как и любовь, разрушает грань между нами и Тайной, в результате чего хватка эго слабеет и проявляется сознание души.
В своей жизни следует приложить усилия для сознательного приятия дара смерти. Нужно тренировать ум и сердце, чтобы отождествиться со светочем истины, и оттачивать внимание, чтобы оно не рассеивалось даже в момент величайшей сумятицы. Чтобы легче пересечь границу жизни, надо много чего выбросить за борт. Необходимо уладить свои отношения с ныне здравствующими и ушедшими. Не обязательно физически обращаться к тому человеку, с которым мы связаны; скорее, нужно развязать узлы на нитях наших связей в своём сердце. Задайте себе важный вопрос: «Хочется ли мне умереть с этим пятном на своём сознании?» Почти всегда вы ответите «Нет». Смерть предоставляет уникальную возможность увидеть драмы эго в их истинном свете. Мало какие проблемы стоят того, чтобы забирать их с собой на тот свет. Проведя строгую инвентаризацию своих ненужных привязанностей, мы готовимся к спокойному уходу.
Нужно не только разобраться в своих отношениях с другими людьми, но и привести в порядок свои дела - в юридическом, медицинском и финансовом смысле. Если вы не желаете, чтобы медики любой ценой поддерживали жизнь в вашем теле или если хотите предоставить жизнеспособные органы своего мёртвого тела в распоряжение врачей (для пересадки или исследований), подпишите «Завещание о жизни» {51} . В завещании следует указать, какой способ обращения с вашим мёртвым телом вы предпочитаете: погребение или кремацию. При этом желательно обсудить эти детали с теми, кто будет исполнять ваши пожелания.
Необходимость такой консультации мне наглядно продемонстрировала смерть тетки. Младшая сестра моего отца была своенравной женщиной с бунтарской натурой. Когда в шестьдесят с чем-то у неё обнаружили опухоль головного мозга, она потребовала, чтобы её, вопреки законам иудаизма, кремировали. Она умерла, её желание было исполнено, и семья хотела захоронить её прах рядом с другими усопшими родственниками, но кладбищенская администрация воспротивилась - это было еврейское кладбище. Возникла серьёзная проблема, которая была решена следующим образом: глубокой ночью мои дядя и тетя, с фонарём, лопатой и урной, перелезли через забор кладбища, выкопали на семейном участке небольшую ямку, поместили туда прах, замели следы и убежали. Их не поймали, но, в принципе, у них могли быть серьёзные неприятности.
Некоторым людям трудно составить завещание. Есть суеверное представление о том, что человек не умрёт до тех пор, пока не выразит свою последнюю волю. Такой способ мышления способен создать проблемы тем, кого мы оставляем. Мой отец был юристом, и я часто слышал от него о семьях и друзьях, которые рассорились из-за судебных тяжб. Программа сознательного старения требует от нас, чтобы мы постарались никому не навредить своим умиранием и смертью. Нам нужно проявить максимальную заботу о тех, кто продолжит жить после нашего ухода. Такое внимание к материальным делам является частью нашей духовной практики и символизирует окончательный отказ от мирской власти.
Важно также решить, где бы нам хотелось умереть. Это одно из самых важных решений, и его желательно принять до наступления кризиса. Хотим ли мы умереть в больнице, где всё внимание сосредоточено на медицинской помощи, - или дома? Как наполнить помещение, в котором мы умираем, духовной атмосферой, чтобы она помогла нам оставаться сознательными и облегчила наш уход? Например, в японском буддизме «чистой земли» {52} принято помещать у кровати умирающего изображение небесной обители, чтобы именно на нём человек мог сосредоточиться в момент ухода.
Знаешь, Рич, думаю, я умираю.
Я тоже так думаю, - ответил я. Она спросила:
На что, по-твоему, похожа смерть?
Мы немного поговорили об этом, и я сказал:
Ты мне кажешься кем-то, кто находится в доме, который рушится. Но наша связь, похоже, не зависит от дома. Ты продолжишь существовать, даже когда твоего тела уже не будет. И наша связь тоже сохранится.
Она сказала, что чувствует так же. Мы совместно находились в этом пространстве ровно столько, сколько нужно было, чтобы понять эту истину, - всего мгновение, - но такое единение весьма утешило нас.
Мать просила врачей позволить ей вернуться из больницы домой. Ей хотелось вновь оказаться в своей комнате. В конце концов они неохотно согласились, и машина скорой помощи привезла маму домой. Было вполне очевидно, что после десяти лет борьбы с болезнью она теперь умирает. Последний раз я видел её перед тем, как улететь в Калифорнию, где должен был в воскресенье читать лекцию в гражданском центре Санта-Моники. Хотя я не надеялся вновь увидеть свою мать, но тогда обязательства перед устроителями лекции казались мне более важными, чем пребывание у одра умирающей. Сегодня я принял бы другое решение, но я был молод и честолюбив, и теперь мне приходится жить с памятью о том своём поступке.
Дома мать пробыла всего один день, после чего врачи решили, что она слишком слаба, и, несмотря на её просьбы, перевезли свою пациентку обратно в больницу. Мой отец, которому было очень нелегко принять смерть, положился на мнение профессионалов: «Врачи лучше знают». Я знал, что это неправильно, что надо дать маме возможность умереть там, где она чувствует себя более свободно, но чувствовал давление тех ценностей, которые не разделял, и боялся остаться в меньшинстве. Поэтому я промолчал. Маму опять привезли в больницу, и следующей ночью она в одиночестве умерла в заставленной механизмами реанимационной палате, оторванная от внуков (которым не позволили туда зайти) и от любимого дома.
За годы, прошедшие после смерти моей матери, в нашей стране оформилось движение хосписов. Для тех, чья болезнь или одиночество не позволяют им умирать дома, хоспис является хорошей альтернативой больнице. В основе идеи хосписов лежит более просвещённый взгляд на смерть как на естественный процесс, в который не следует вмешиваться определёнными медицинскими методами. Для тех из нас, кто хочет подойти к смерти сознательно, хоспис, персонал которого свободен от установки на поддержание жизни тела любой ценой, может быть замечательным местом.
В работе хосписов участвует много людей, которые глубоко понимают значение процесса умирания и стараются одухотворить его.
Не хотелось бы бросать тень на врачей и больницы. Труд профессиональных медиков, большинство которых посвятили жизнь глубоко духовной (хотя сами они, возможно, и не склонны употреблять слово «духовный») идее облегчения страданий, трудно переоценить. Более того, многие больницы смягчают свои правила, предоставляя пациенту больше свободы.
В семидесятые годы, спустя десять лет после смерти моей матери, я посещал больную Деби Матесен, жену Питера Матесена {53} . Деби умирала от рака в одном из корпусов нью-йоркской больницы «Маунтин Синай». В Нью-Йорке она посещала дзэнский центр, и монахи стали приходить к ней в палату - медитировать и помогать подготовиться к моменту ухода. В одном из углов они устроили небольшой алтарь, и, когда они начинали петь, больничная палата превращалась в маленький храм. Как-то, когда у Деби были монахи, к ней во время обхода заглянули врачи - со своими папками, стетоскопами, профессиональной бодростью и вопросом: «Ну, как у нас дела?» Но духовная атмосфера в палате была столь сильна, что врачи остановились как вкопанные, проглотив конец фразы, и быстренько ретировались в смятении! Для ухода из тела Деби смогла подготовить столь сакральное пространство, над которым оказались не властны даже накрахмаленные белые халаты.
Хотя умирать дома, в привычном окружении, намного спокойнее, иногда такая обстановка затрудняет уход. Присутствие любимых людей и предметов может влиять на умирание. Не желая травмировать близких, человек хочет оставаться с ними, несмотря на то, что природа требует иного. Из-за этого в сердце умирающего может происходить мучительная внутренняя борьба: душа стремится уйти, а эго цепляется за жизнь. Нужно помнить об этом, когда умирают наши близкие и когда настанет наш черёд.
Мне рассказывали о двадцативосьмилетней женщине по имени Мишель, которая умирала от рака в той самой больнице, где работала медсестрой её мать. Мать изо всех сил старалась сохранить жизнь своего единственного ребёнка, спала на соседней койке и оставляла дочь, только чтобы сходить в туалет. В один из таких моментов Мишель прошептала нянечке: «Пожалуйста, скажите маме, пусть даст мне уйти». Но это было невозможно, и Мишель умерла, лишь когда однажды вечером её мать вышла поужинать.
Нужно не только определиться с тем, где нам хотелось бы умереть, но и решить, насколько сознательными мы хотим быть в момент смерти. Конечно, смерть приносит так много неожиданностей, что трудно предсказать, как именно она будет происходить, но можно по крайней мере заявить о своих предпочтениях. Это непростая тема. Хотя в последние годы наука об обезболивании сделала огромный шаг вперёд, здесь остаётся масса подводных камней. Так как врачи в своём большинстве интересуются исключительно телом и уделяют мало внимания качеству сознания умирающего человека, нам самим придётся определять меру страданий, которые мы готовы вынести на смертном одре, чтобы оставаться в полном, не одурманенном наркотическими препаратами сознании.
Не получается ли так, что врачи, не обращающие внимания на необходимость встречать смерть с открытыми глазами, создают своими усилиями, направленными на избавление пациента от боли, другой вид страдания? Как сторонник сознательного старения и умирания, я склонен дать на этот вопрос утвердительный ответ. Служители медицины, базирующейся на материалистических представлениях, сосредоточиваются на том, что можно видеть, ощущать и измерять. Считая, что со смертью тела существование пациента заканчивается, врачи уделяют мало внимания смерти и умиранию как таковому - как феномену, сказывающемуся на будущем воплощении. Поэтому мы как мудрые старцы, старающиеся смотреть на себя с точки зрения души, не можем вверить своё сознание врачам в последний час.
Самым мудрым решением было бы самостоятельное принятие обезболивающего. Проведённые эксперименты свидетельствуют, что пациенты, которым предоставили возможность самим принимать лекарства от боли, потребляют их меньше, но при этом сообщают об уменьшении страданий.
Последние исследования, в ходе которых роженицам позволили самостоятельно принимать обезболивающее, показали, что эти женщины принимали примерно половину обычно назначаемой дозы. Тому нашли два объяснения: во-первых, рожающие могли регулировать дозу в соответствии со своими потребностями, а во-вторых, они значительно меньше боялись боли, так как знали, что могут её контролировать. Я не сомневаюсь, что, если бы такое же исследование провели среди умирающих, тоже было бы зарегистрировано уменьшение дозы лекарств.
Так как между появлением боли и получением обезболивающего проходит значительное время, то многие умирающие, которых я знал, предвосхищали наступление боли и переоценивали её интенсивность - ведь им самим не было дано контролировать её. В некоторых английских больницах пациентам позволяют принимать обезболивающие средства по собственному усмотрению, и нам должно хватить разума требовать для себя в этой сфере максимально возможной автономии. Передать в процессе умирания власть над своим сознанием другому человеку - особенно такому, чьи философские ценности могут быть совершенно отличными от наших, - пугающая перспектива.
Не менее важным является вопрос о том, имеем ли мы право самостоятельно выбирать момент своей смерти. В настоящее время у нас такого права нет. Если мы захотим уйти из жизни, то нам придётся обратиться к доктору Кеворкяну {54} или мы будем стараться получить от своего врача побольше снотворных пилюль. И тот, и другой выход нельзя признать удовлетворительным. Не намереваясь обидеть доктора Кеворкяна, должен всё же заметить, что развернувшаяся вокруг его работы дискуссия выносит на публику то, что должно быть личным делом человека, и привлекает внимание к родственникам больного в самый неподходящий для них момент. Не то чтобы я недооценивал сложность этических проблем, связанных с дебатами о праве на смерть, но мне кажется, что в них игнорируется самое главное: мудрость умирающего и его способность делать сознательный выбор. В своей работе я убедился, что умирающие вполне трезво оценивают состояние своего тела и ума (за исключением тех случаев, когда человек слишком слаб, чтобы чётко мыслить, или когда он теряет сознание от боли).
Лишить их права умирать так, как они хотят и когда хотят, - значит отрицать их мудрость или считать её неуместной. С материалистической точки зрения такой запрет вполне обоснован, но в духовной перспективе он выглядит совершенно неверным.
Жизнь чудесна и драгоценна, и, если меня спросят, я, конечно же, буду призывать каждого, у кого есть хоть немного сознания, жить как можно дольше. Но, если внутренняя мудрость требует другого, к этому голосу нужно прислушаться. Чем больше мы пропалываем свою глубинную мудрость, удаляя из неё сорняки голоса эго, тем лучше мы будем подготовлены к принятию такого решения, если нам когда-нибудь придётся его принимать.
В отличие от нашего общества, в таких культурах, как тибетская, право человека самому определять время своего ухода никогда не ставилось под сомнение. По традиции, когда в Тибете старые ламы чувствуют, что их время пришло, они приглашают людей на свой уход из тела. В назначенный час лама, погрузившись в медитацию, останавливает сердце и перестаёт дышать. И что, это суицид? Аморальный поступок? Или просто знание сроков ухода? Здесь решать конкретному человеку, а не государству.
Следует без обиняков спросить себя: действительно ли продление жизни любой ценой всегда является самым мудрым решением? В старости Томас Джефферсон {55} писал приятелю, которому тоже было за семьдесят: «Приходит время, когда нам, с учётом своего состояния и с оглядкой на окружающих, было бы разумно уйти, освободив место для новой поросли. Мы прожили свой век и не должны претендовать на ещё один».
Тем не менее, как сообщает Шервин Наленд, в нашей стране нельзя умереть от старости: в свидетельстве о смерти в качестве причины должна быть указана какая-то болезнь. Как странно, что в философии нашей культуры, требующей поддерживать жизнь старого тела любой ценой, по-прежнему сохраняется это неявное отрицание смерти. Если учесть факт быстрого роста народонаселения Земли и связанного с ним истощения природных ресурсов (не говоря уже о финансовых проблемах и острой нехватке органов для трансплантации), у нас возникают большие сомнения в правильности пути продления жизни за пределы разумного возраста и хорошего самочувствия.
До своего инсульта я каждое утро беседовал по телефону с сорокапятилетним пациентом госпиталя ветеранов в Лос-Анджелесе, с которым был знаком лишь заочно. У него был рак кожи, давший метастазы по всему телу, и однажды мне позвонила его жена и сказала, что её муж хочет со мной поговорить. Она описала его состояние: он лежал в кровати, будучи неспособным двигаться; он так распух, что медсестры регулярно втыкали ему в живот иглу для откачки жидкости; все части его тела неимоверно раздулись: его яички увеличились настолько, что он не мог сесть на унитаз. Он спросил меня: «Рам Дасс, если я решусь покончить со всем этим, будет ли это ужасной кармической ошибкой?»
Что я мог ему ответить? В такие моменты философия, сталкиваясь с реальностью великого страдания, оказывается беспомощной. Следовало ли мне говорить этому человеку об эволюции, о том, что душе важно оставаться в теле как можно дольше? Может, мне надо было спрятаться за историями таких святых, как Рамана Махарши, который ради обожавших его учеников стоически переносил страдания, пока его жизни не положил конец рак горла? У этого пациента была любящая жена, и я мог бы сказать, что ему нужно жить ради неё, - так я бы избежал ответственности за поощрение его мыслей о смерти. Или мне, знающему, что все дела, не завершённые в этой жизни, переносятся на следующую, всё же нужно было порекомендовать ему оставить тело? Всё, что бы я ни сказал, было бы неуместным вмешательством в чужую жизнь, но этому человеку нужен был ответ. Я сказал, чтобы он обратился к своему сердцу. Какое решение он принял, мне неизвестно.
Американсий психолог Элизабет Кюблер-Росс в процессе работы и наблюдения за умирающими от тяжелых заболеваний пациентами выявила 5 стадий принятия смерти. Их, кстати, неоднократно, озвучивали в Докторе Хаусе:
1 стадия – Отрицание
2 стадия – Гнев
3 стадия – Торг
4 стадия – Депрессия
5 стадия – Принятие
То есть, можно сделать вывод, что все произойдет само собой, предварительно пройдя предыдущие 4 этапа.
Надо думать об этом. Не замалчивать тему смерти не только в общении с другими людьми, но и в общении с собой.
И не забывать об этом.
Принятие приходит постепенно.
О своем опыте могу рассказать следующее.
Эта тема, а так же то, что происходит после смерти, меня интересовало еще с детства. Самым большим моим страхом была потеря мамы. Возможно, интерес был вызван именно этим, поскольку я не могла вообще в принципе представить наше расставание "навсегда". И поэтому пыталась понять, что да как.
Год назад это произошло и я столкнулась с неизбежным.
Темой жизни после смерти интересоваться продолжила, с обсуждений смерти было снято всякое табу и теперь я говорю о ней свободно. Только говорить реально не с кем, кроме сестры - люди этого избегают. А еще я ОЧЕНЬ прислушиваюсь к своим ощущениям. И часто то, что до меня доходит, реально почти невозможно описать человеческим языком.
Из того, что можно: смерть- это действительно не конец и не забвение, но мы в своем земном виде и уровне не в состоянии это осознать. Существует еще много, величайшее множество всего, кроме нас. Не поддерживаю никакую религию либо эззотерические практики и прочее. И не пытаюсь никому ничего доказать, потому что у меня другая цель - получить ответы.
А, вот еще касательно страха.
Смерти своей я бояться перестала, но реально стала бояться либо ранней смерти (потому что жизнь очень удивительна и интересна и я хочу познать здесь как можно больше), либо на смертном одре горько сожалеть о том, что прожила жизнь бессмысленно и бестолково.
И вот только недавно, второй раз в жизни покурив травы и схватив приход паники из-за очень учащенного сердцебиения, я ощутила страх умереть вот здесь, сейчас.
Из чего впоследствии сделала вывод, что в (псевдо) критической ситуации у человека включается некий защитный механизм, инстинкт самосохранения вероятно, который посредством страха заставляет владельца действовать себе во спасение.
Я к тому, что в сознательном состоянии перед смертью скорее мы в любом случае испытаем страх. Это заложено в нас.
Очень важно другое - не жить с этим страхом и не игнорировать этот аспект нашего бытия.
Сейчас я понимаю, что это философия жизни: человек родился - человек должен умереть. Между двумя этими точками - жизнь. Хочешь не хочешь, жалей не жалей, а так и будет.
Мой отец умер пять лет назад, рак легкого с метастазами. Я знал диагноз, видел историю, возил его на химиотерапию. Я знал, какой будет финал. Он уже был слабенький. А потом, дня за три до смерти, он вдруг почувствовал себя получше, даже стал ходить, пытался от пола отжиматься - он крепенький был мужичок. Мне мать звонит: «Ой, слушай, папе лучше стало, это я его травками поила, вот он ходить стал...». А я такой: «Мам, ну чего ты фантазируешь?.. Он все равно умрет». Я так сказал о своем отце своей матери. Она разрыдалась, трубку бросила. Потом уже одумался - блин, это же я патологоанатом, а она-то нет.
Современный человек наложил на слово «смерть» негласное табу. У некоторых при разговоре о смерти портится настроение, другие просто отмахиваются и не хотят говорить и думать об этом. Кажется, любому понятно, что он может умереть, причем довольно скоро, даже завтра, но подумать об этом для большинства людей в действительности является совершенно невозможным.
Между тем, святые считали даром Божиим знание дня своего перехода в вечность и многим из них Господь заранее открывал его. Зачем им было это нужно? Для того, чтобы подготовить душу к решающему моменту человеческой жизни – к смерти. Конечно, всю их жизнь можно назвать такой подготовкой, поэтому они и смогли достигнуть святости, близости к Богу, но в последние дни и недели земной жизни они прилагали особое усердие в очищении души от малейших греховных пятен. Для многих современных людей, не считающих себя грешниками, покажется странным, что святые все время оплакивали свои грехи, плач был их постоянным спутником. Отчего это, когда многие из них были девственниками, ничего никогда не украли, ни разу не напились, ушли в монастырь в юности, не пройдя «огонь, воду и медные трубы» как многие из нас? Дело в том, что чем чище душа и ближе к Богу, тем она отчетливее и чувствительнее видит каждый малый свой недостаток и старается смыть его слезами раскаяния, как разлучающий ее с Богом. Аналогично и противное. Чем дальше от Бога, тем темнее в душе и грубые пороки не вызывают беспокойства у человека, он вообще не видит их и не считает себя грешником. На белой скатерти небольшое пятнышко бросается в глаза, а на грязной и никогда не стираной не различимы и крупные.
Смерть – самый ответственный и страшный экзамен в нашей жизни. Как студент, не думающий об экзаменах и не готовящийся к ним, будет отчислен из института, так и человек не готовящийся к смерти, войдет в вечность неподготовленным, не приобретя те душевные качества, которые в ней необходимы и не оставя те, с которыми нельзя наследовать вечную жизнь.
Итак, что же делать современному человеку, который вдруг узнал, что скоро умрет? Прежде всего, если он прожил жизнь и не разу не был на исповеди, ему нужно поисповедываться во всех своих грехах с детского возраста. В народе это называется «генеральной исповедью». Как осуществить ее на практике? Нужно взять несколько листов бумаги и внимательно пересмотреть всю свою жизнь, выписав грехи, которые человек помнит. Нужно искренне взглянуть на свою совесть и записать все грехи, которые она обличает. Однако этого еще не достаточно. Поскольку многое забылось, а многое просто не осознанно как грех, нужно сделать еще одну вещь. Сейчас в церковных лавках продаются небольшие книжечки, которые называются «В помощь кающемуся» или «Перечень наиболее частых грехов с объяснением их духовного смысла» . Нужно взять несколько таких книжечек, с их помощью восстановить в памяти забытые грехи, а также признать неосознанные грехи грехами. На все это может уйти несколько вечеров. Обычно после первой исповеди, человек еще вспоминает свои плохие поступки, нужно записать их и исповедать священнику. Очень важно постараться вспомнить все, особо тяжкие слова и даже мысли (напр. сильная зависть, желание смерти кому-либо и т.п.), чтобы на совести не осталось ни одного не исповеданного греха. Не нужно концентрироваться на мелочах, так как все их вспомнить невозможно, их нужно называть обобщая, но те слова и мысли, которые особенно обличает совесть, нужно назвать. Главное здесь – сознательно ничего не утаивать. Обычно скрывать грех подталкивает чувство стыда перед священником. Этот стыд нужно отвергнуть, не обращать внимания на него. Нужно стыдится делать грех, а не каяться в нем. Кроме того, таинство исповеди имеет такое свойство, что чем искренне кается человек, тем большую любовь во Христе испытывает к нему священник. Потом, нужно учесть, что какие бы ни были у нас грехи, мы ими священника вряд ли удивим, т.к. ему за свою жизнь пришлось многих исповедывать. Особенно нужно честно исповедывать плотские грехи, естественные и противоестественные, если такие есть, потому что, имея хоть один такой не исповеданный грех, человек никогда не наследует вечной жизни, даже если за него будет молиться множество людей.
Не стоит думать, что если нет грубых грехов – убийства, воровства, блуда, пьянства и проч. – то не в чем каяться. Множество т.н. простительных грехов могут погубить человека так же удобно, как несколько грубых. Так не имеет значения от чего потонуть – от тяжелого камня на шее или от мешка с песком.
После того, как грехи выписаны, нужно искренне пообещать Богу приложить все силы никогда больше не поступать так и попросить Его помощи на это.
Иногда люди хотят попасть на исповедь к опытному старцу и это понятно. Пожилому человеку не всегда легко пойти на первую исповедь к молодому священнику. Хорошо, если такая возможность есть, но, все же, это не имеет принципиального значения. Отпустить грехи может любой священник, находящийся не под запретом, и человек кается не священнику, он – лишь видимый свидетель. Человек кается Богу в присутствии священника, поэтому его возраст и даже нравственные качества никак не сказываются на самом таинстве. Психологически – да, легче пойти к старцу, но если его нет, не стоит носить на себе бремя грехов, а идти к какому Бог дал. Еще можно посоветовать для первой исповеди заранее договориться со священником, чтобы он назначил время, так как перед утренней службой бывает много исповедников и принимать длинную исповедь не всегда есть возможность. Если человек не в состоянии придти в храм по болезни, священника можно пригласить домой.
Всякий сделанный грех накладывает печать на душу и становится ее свойством. Нет никакого иного способа кроме исповеди изгладить эти греховные свойства из души и вернуть ей первоначальную чистоту. Душа, исказившая себя грехом, уподобляется падшим ангелам и по смерти наследует одинаковую с ними участь.
Иногда можно услышать сравнение исповеди с психоанализом: человек рассказывает священнику о своих трудностях, а последний дает ему рекомендации поведения, раскрывает перед ним новое видение тех или иных проблем, помогает преодолеть сложную ситуацию. Действительно, такой элемент может присутствовать в исповеди, но только «присутствовать», являясь небольшой ее частью, потому что никакой психоанализ не может сделать греха не бывшим. Исповедь – это таинство церкви, т.е. такое священнодействие, в котором человеку подается благодать Святого Духа и изменяет его, примиряет с Богом, вдыхает в него силы для новой жизни так, что человек чувствует себя как бы родившимся заново.
Если человек искренне сделает все это – внимательно подготовит исповедь, постарается впредь хранить себя от всякого греха и честно все расскажет на исповеди (если очень стыдно, можно отдать священнику, чтобы сам прочитал) – тогда у него наступит совершенно новый этап в жизни, этап примирения с Богом, возвращения блудного сына в Отчий дом. Для него начнется новая жизнь, совершенно отличная от старой, прежде всего по внутреннему состоянию. Внешне она останется такой же, нужно будет только исключить источники греха (напр. пьяные компании, нецензурную брань и т.п.). Если до исповеди человек был связан многими греховными привычками, то после нее он получает силы для новой жизни, видит себя освобожденным от них. Тогда душа чувствует, что Бог реально помог ей и оживил ее для духовной жизни, для которой она была прежде мертва и не находила в ней вкуса. Теперь человеку нужно поддерживать этот огонек молитвой и участием в таинствах, через которые невидимо, но ощутительно для покаявшегося ему сообщается благодать Святого Духа. Невольно случающиеся нарушения евангельских заповедей нужно врачевать исповеданием их священнику. Главным же таинством, которым поддерживается наше соединение с Богом, является таинство святого Причащения, к которому нельзя приступать не покаявшемуся.
Однако не стоит совсем забывать свой прошлой жизни, как будто ее не было вовсе, но сокрушаться о прошлых грехах и считать себя грешником или грешницей. Апостол Петр хотя и был прощен Господом Иисусом Христом в своем отречении, но никогда не забывал своего греха. Главное условие примирения с Богом – смирение, т.е. осознание себя недостойным Царствия Небесного и понимание того, что спасение – это дар Божий, дающийся не за добрые дела а только по милости и любви Божией. Никакие добрые дела, сами по себе, не могут доставить нам спасение, они являются лишь свидетелями нашей веры, которая без них мертва. «Вера в душе», как сейчас многие говорят – это всего лишь сухое признание бытия Бога, которое имеют и падшие ангелы. Такая вера, по словам преподобного Симеона Нового Богослова, не поможет ни людям, ни демонам.
Вот, что нужно делать человеку, узнавшему о своей близкой смерти. Но и всякому, имеющему крепкое здоровье, не стоит откладывать первую исповедь на последний день. Не знаем, даст ли Бог время на покаяние или внезапно заберет нас на суд. А если бы и суждено нам прожить долгую жизнь, зачем проводить ее в отчуждении от Бога и духовной смерти. Земная жизнь – кратчайший отрезок по сравнению с вечностью, бессмысленно все силы истратить только на нее. Ничего не возьмем с собой из этого мира кроме наших поступков и душевных качеств, сформированных ими. Не лучше ли потратить драгоценное время на очищение души и приближение к Богу?